— Если ты хочышь есть студынь застывшим, выстави его наружу и остуды; сейчас такая холодина…

Могильщик сказал:

— Мамаша Луиза никак не может привыкнуть к этому северному климату.

— У нее достаточно жира, чтобы сохранять тепло даже на Северном полюсе, — ответил Эд Гроб.

— Беда в том, что там ее жир застынет.

Мистер Луис попросил жалостливым голосом:

— Пусть один из вас, джентльмены, застрелит его ради меня, — он быстро взглянул в направлении занавески на дверях и прибавил: — Я заплачу вам.

— Его так просто не убьешь, — торжественно ответил Эд Гроб.

— Пули только отскочат от его башки. — дополнил Могильщик.

Мамаша Луиза вернулась и подозрительно посмотрела на своего мужа. Затем она сказала детективам:

— Ваша машина разговаривает.

— Иду на связь, — сказал Могильщик, вставая на ноги прежде, чем успел договорить.

Он сунул руку в рукава мундира, сдернул шляпу с вешалки и прошел сквозь дверную занавеску, нащупывая на ходу второй рукав.

Бульдог перекатил свои розовые глаза на его удаляющуюся фигуру, а затем — на мамашу Луизу для дальнейших инструкций. Но она оставила его без внимания. Она жалобно разговаривала сама с собой:

— Ох, беда, всыгда беда в этом дурном городе…

— Здесь нет закона, — перебил ее Эд Гроб, надевая китель. — Народ режет один другому глотку, а затем со спокойной совестью отправляется по своим делам.

— Это лучше, чем людей убивал закон, — возразила она. — Вы не можыте заплатить за одну смерть другой смертью. Справыдливость — это не рынок, где меняют вещи.

Эд Гроб водрузил шляпу на голову и поднял поля, а затем надел шинель.

— Скажи это избирателям, мамаша, — проговорил он рассеянно, снимая шинель Могильщика и расправляя ее рукава. — Не я придумал эти законы.

— Я скажу это всякому, — проговорила она.

Поспешно вернулся Могильщик. Его лицо стало неподвижным.

— Там на улице словно ад разверзся, — сказал он, просовывая руки в рукава шинели, которую подал ему Эд Гроб.

— Нам сейчас лучше было бы прыгнуть в него, — сказал Эд Гроб.

Бульдог, не обращая внимания ни на кого, кроме мамаши Луизы, двинулся к занавешенной двери, чтобы заслонить ее. Когда Могильщик пошел на него, он напряг лапы и зарычал.

Длинный и никелированный револьвер Могильщика внезапно оказался в его руках, как на представлении фокусника, но мамаша Луиза — бросилась к собаке и оттащила ее, прежде чем та успела причинить какой-нибудь вред.

— Не их, Лорд Джим, не их… — закричала она. — Этих ты не сможышь остановить ничем. Они мужчины.

Рация в маленьком побитом седане, оставленном возле «Свиной лавки, открытой день и ночь» мамаши Луизы, все еще говорила, когда они вышли на улицу. Могильщик сел за руль, а Эд Гроб обошел машину и уселся на сиденье рядом с ним.

Лавка находилась на 124-й улице между Седьмой и Восьмой авеню, и автомобиль направился по направлению к Седьмой.

«Париж-бар» располагался по прямой к северу от 125-й улицы, на полпути между «Аполло-баром» и «Палм-кафе».

Пешком туда было десять минут ходьбы, если вы направляетесь на богослужение в церковь, и две с половиной минуты, если ваша старуха гонится за вами с бритвой в руках.

Когда Могильщик нажал на стартер, Эд Гроб засек время по своим часам. Их маленькая машина, возможно, и выглядела как кривоногая черепаха, но бегала она как антилопа.

Они проследовали мимо отеля Терезы, двигаясь навстречу уличному движению, включив фары и сирену. Парней, выглядывающих из окон вестибюля, словно ветром сдуло, когда они пронеслись как ураган. Это заняло тридцать три секунды.

Две патрульные машины и черный седан лейтенанта Андерсона стояли перед «Париж-баром», занимая все свободное пространство перед заведением. Если не считать сгрудившихся в кучу копов, улица была пуста.

— Убит-то белый, — сказал Могильщик.

— Не иначе, — отозвался Эд Гроб.

Они имели в виду, что ничто иное, кроме факта, что убит белый, не могло бы отпугнуть черных обитателей квартала от столь занимательного зрелища как место происшествия после убийства.

— Приготовьтесь к прыжку, — сказал Могильщик, круто сворачивая на тротуар и втискивая машину между крайним автомобилем и пожарным гидрантом.

И не успел он нажать на тормоз, проскочив тротуар и чуть не врезавшись в витрину аптеки, соседствующей с «Париж-баром», как они увидели три фигуры, распростертые на асфальте.

Тот, что лежал ближе всех, был одет в подпоясанное пальто и темную широкополую шляпу, которая все еще была плотно нахлобучена на его голову. Он лежал ничком на животе с вытянутыми ногами, упираясь в асфальт носками ботинок. Его левая рука с неестественно вывернутой кистью была подогнута под туловище, откинутая в сторону правая рука все еще сжимала короткоствольный револьвер. Свет уличных фонарей ярко освещал подошвы его ботинок, показывая стоптанные резиновые каблуки. Поля его шляпы затеняли верхнюю часть лица, но оранжевый свет неоновой вывески бара обрисовал кончик крючковатого носа и длинный заостренный подбородок, оставляя невидимыми тонкие, так плотно сжатые губы, что лицо казалось лишенным рта.