Толпа окружила командира, разглядывая его и улыбаясь.

Пионеры протянули ему цветы.

Беков еще больше втянулся в роль и даже принял суровый вид, как и подобает герою, хотя и был очень смешон в своих собственных глазах.

— Спасибо, — сказал он пионерам.

Затем Эгамов повел его мимо взрослых.

— Приветствуйте отца вашего, основателя Гаждивана! — кричал он.

Старики кланялись.

— Мир вам, — говорил им Беков.

— Добро пожаловать в Гаждиван, — отвечали они.

Пройдя мимо большой толпы встречающих, утомленный Беков решил, что теперь уже настал конец этому спектаклю, и хотел сказать Эгамову, чтобы тот скорее увел его.

— Вот, товарищ командир! — Эгамов замер и вытянулся, так торжествен был для него этот момент.

Беков не сразу понял, что показывает он на обелиск. Уже свыкся с ним, как с неразрешимой, по крайней мере на сегодня, загадкой.

Но Эгамов настаивал.

Беков поправил круглые, с тонкой оправой очки и поднял голову.

Сейчас обелиск был особенно великолепен в свете утреннего солнца.

Не дав командиру опомниться, Эгамов взял его под руку и повел на постамент.

— Вот! — нежно погладил Эгамов рукой небольшую мраморную доску. — Здесь все сказано.

«Здесь, — читал Беков, — в Гаждиване, отряд народных войск под командованием Исхака Бекова наголову разбил банду басмачей».

Прочел спокойно и равнодушно, будто речь шла о ком-то другом. В душе появилась с годами та самая преграда, которая не позволяла ему, старому человеку, черпать силу и вдохновение из опыта прекрасной молодости.

Но роль героя требовала от него успешного финала, и, повернувшись к людям, с благоговением наблюдавшим за ним, Беков сказал:

— Спасибо за гостеприимство. — Нагнулся, положил оба букета на постамент и добавил: — Вечная память погибшим…

Эгамов же своеобразно понял это смущение и не-радость командира.

«Скромный человек командир, он просто не ожидал такого приема и растерялся», — решил он.

Увидев, что Беков положил цветы у подножия обелиска, старики решили последовать его примеру.

Командир говорил каждому:

— Спасибо, вы бережно храните память о погибших…

А преображенный, помолодевший Эгамов стоял рядом с командиром и чувствовал себя на вершине славы.

«Наконец-то, — решил он, — гаждиванцы узнали, кто я». Отныне он не просто Эгамов, вечно недовольный, ворчливый старикашка, над которым посмеиваются они втихомолку.

Он снова воин Бекова. Это в честь его командира поставлен обелиск!

В Эгамове сейчас столько силы, что он готов снова по первому зову командира сесть на коня и драться! Готов! Пусть только командир прикажет…

Беков же, стремясь скорее закончить все это, наклонился к нему и шепнул:

— Довольно, Кулихан. Веди меня теперь на завод. Показывай.

Сказал просто так, ибо не очень-то хотел снова встречаться с людьми. Ведь кто знает, может, Эгамов устроил и на заводе не менее внушительную встречу. Сейчас Бекову больше всего нужен был покой, но он понимал, что в новой своей роли не быть ему в покое еще долго.

— Показывай, только не надо людей, — повторил Беков оторопевшему Эгамову.

Просьба Бекова развеяла радужные мысли бывшего адъютанта.

— Да, да, — закивал он, — на родной завод.

Но снова дал знак музыкантам, чтобы те играли.

Беков решительно спустился вниз, к газонам. Эгамов — за ним. Шофер, который все это время сидел в машине и ошалело смотрел на происходящее, подбежал к своему недавнему пассажиру, невзрачному старикашке, который на глазах его превратился в героя, и протянул саквояж.

Эгамов схватил его и стал разглядывать, сразу узнав потрепанный саквояж, в котором командир тридцать лет назад увозил свои вещи.

— На завод, — не допуская возражений, настаивал Беков, направляясь по главной улице Гаждивана.

Эгамов схватился за больное сердце. Оглянулся в надежде увидеть машину председателя Нурова, с которым они заранее договорились о встрече командира.

После встречи у обелиска должна была подъехать машина Нурова и, не давая Бекову возможности осмотреть Гаждиван и завод, увезти его в колхоз.

Друзья решили оберегать больного Бекова, постепенно подготовить его к неприятным неожиданностям, которые ждут в Гаждиване.