— В Гаждиване, наверное, — на всякий случай уклончиво ответил Беков.

— Зря. Оставайся у меня. Дом тебе выстроим. Заботиться о тебе будем.

— Я люблю Гаждиван. И все думал вернуться туда, — старался Беков вызвать председателя на откровенный разговор.

— Но ведь ты на пенсии…

— Так что же?! Неужели мне не найдется уголка в городе, который сам я закладывал?

— Ни веса у тебя теперь, ни положения, ни сил, — продолжал Нуров. — А в Гаждиване, скажу откровенно, перед тобой встанет масса проблем. И, зная твой характер, зная, что ты начнешь бегать по разным конторам, хлопотать, бить кулаками по закрытым белым дверям… — увлекся Нуров и вдруг понял, что зря. — Душно! — Он снял китель и стал вытирать голое тело полотенцем.

Подошел к двери и крикнул:

— Бобо-Назара сюда!

Увидев полуголого Нурова, Бобо-Назар тоже снял халат, обнажив темное тело и подушечку-талисман на груди.

— Устраивайся, Беков, поудобнее. Сейчас Бобо расскажет историю минувших дней.

Назар сел напротив Бекова и долго не мог одолеть волнение.

Почти все, кто знал об отряде Бекова, давно уже умерли, и только бывший басмач Бобо-Назар помнил все. И Нуров часто приглашал его к себе, чтобы Назар тихо, вполголоса повествовал о том, как били их, басмачей, как гнали по пустыне мимо холмов, гнали до самой афганской границы, пока не уничтожили всех.

— Про то, что вчера? — спросил Бобо-Назар, собравшись с мыслями.

— Ты про гостя расскажи, — приказал Нуров. — Про командира.

Все происходящее было непонятно Бекову. Думал он сейчас о Гаждиване и ждал минуты, чтобы попрощаться с Нуровым.

— Хорошо, — начал Бобо-Назар. — Мы долго думали, где вы теперь, командир Беков. — Лицо Назара передергивалось от напряжения. — Здесь была чума, командир, и были басмачи, когда пришли Советы. Все мы ходили с опухшими от голода животами. И вот вы пришли в тот год вместе с председателем Нуровым, чтобы сделать все по-новому. — Становясь рассказчиком, Бобо-Назар чувствовал себя неизмеримо выше слушателей. Вот и сейчас, сделав паузу, он, к удивлению Бекова, тоном приказа сказал Нурову: — Налейте мне чаю, председатель. Волнуюсь я…

Отпив несколько глотков, он продолжал:

— И тогда я выстрелил в вас… Прямо в руку.

Командир побледнел, поспешно убрал руки со столика, боясь, что Бобо-Назар снова поцелует их.

— Но вы простили меня, — рассердившись на себя, сказал тихо Назар.

— Почему же ты простил его, почему? — заволновался Нуров.

— Не помню, — ответил Беков, стараясь быстрее закончить неприятный ему разговор.

Нуров помрачнел, потом успокоился, сел и сказал Назару:

— Что-то скучно рассказываешь сегодня. Иди!

— Простите. — Назар медленно взял халат, поклонился и вышел.

2

Бывший адъютант все это время сидел в колхозном саду и был увлечен беседою с приятелем-садовником. Говорили они о разных мелочах садоводства, о дождевых червях, о прививках груши на яблоню, но в конце Эгамов не стерпел и поведал другу о своей радости. Он сказал:

— Смотри, как я помолодел. И все это оттого, что вернулся любимый мой командир!

Сказал, а у самого сердце заболело от тоски. Вспомнил он, что на закате дня командир должен вернуться в Гаждиван и тогда уже начнется самое неприятное.

Эгамов сорвал несколько яблок, сунул их за пазуху и, попрощавшись, уехал на попутной машине в Гаждиван.

На площади Обелиска снова сидели старухи, разложив на тряпках редиску и помидоры, но Эгамов был до того озабочен, что не стал бранить их.

«Гаждиванцам этим совсем безразлично, есть командир или нет его. Утром эти же самые старухи встречали командира у обелиска, клали цветы на постамент, а в полдень на том же самом месте занялись низменной торговлей. Нет для них ничего святого!» — так рассуждал Эгамов, стоя в нерешительности посреди улицы.

Думал он, что сделать в первую очередь: сходить к Турсунову на завод или же хорошенько отругать дворников за халатность.

И для них Гаждиван, его улицы и площади не святыня. И они забыли, что здесь на каждом шагу пролита кровь Эгамова и его друзей…

Поселок делится на Гаж и Диван одной широкой улицей. Стоит ступить два шага в сторону — начинаются темные переулки, в которых немудрено заблудиться и старожилу.

Низкие глиняные домики, сырые до самых крыш, сползают сверху вниз один на другой. Подземная вода, что просачивается вместе с солью, медленно разрушает Гаждиван.

А в огородах за высокими заборами оттого и не растет ничего путного, что везде соль.

В подавленном настроении шел Эгамов по улице.

Знал он, что командиру могут не понравиться заборы. Даже тогда, когда закладывали Гаждиван, в людях крепко сидела эта собственническая привычка — прятать дома за высокими заборами, прорубать окна не на улицу, а во двор.

Командир много боролся с этой дурной привычкой и, уезжая, завещал:

«Стройте дома так, чтобы они были одним большим домом, не отгораживайтесь, будьте братьями».