— Ясно, — кивнул Эгамов.

— Пусть Куров даст в нашу реку немного воды. — Старик поднял край циновки, на которой лежал. — Вот столько примерно.

— Нет, не это сейчас главное, — возразили ему. — Пусть он переселит в Гаждиван молодых мужчин.

Несколько стариков хихикнули, подергиваясь от удовольствия.

— Нет, чужих мужчин нам не нужно. Дураки вы! Пусть он сыновей наших образумит, чтобы те не уходили в город.

— У всех ли сыновья? Поднимите руки.

Поднялись три руки. Эгамов помедлил и тоже поднял руку.

— А дочерей?

— Ты нас не стыди. Дочь моя пусть в старых девах ходит. Но за твоего сына — ни-ни!

— Нет, постойте, пусть они тоже руки поднимут. Мы ведь поднимали.

— У кого дочери?

— Ладно, нечего скрывать. Это ведь не глухота, слава богу, и не слепота. Подымем. А ты, отец Кулихан, запоминай для сведения своему начальнику.

Теперь больше десятка поднялось рук.

— А вы сами ударили палец о палец, чтобы дела поправить? — закричал Эгамов.

И пожалел. Старики загудели, как шмели.

— Бороду ему надо рвать по волоску. И накормить его надо колючками.

Эгамов пошел в дом и оттуда стал наблюдать за стариками. Они продолжали горячо спорить, показывая на его забор, на огород, на крышу, пожимали плечами — поджечь, что ли, хотели…

Поздно вечером приехал на машине Нуров.

Свои странности были у этого человека: в такую духоту он вошел в дом Эгамова, набросив на плечи пальто.

Между ним и бывшим адъютантом была некая отчужденность. Появилась она еще в молодости, и, хотя оба старались сблизиться, ничего из этого не выходило.

— Эгамов? — спросил Нуров, подавая ему пальто.

— Да, председатель.

— Беков вернулся?

— Нет. И не знаю, где он. Сын ищет с лампой.

— Наверное, в Бухаре. Я предупреждал его, что хождения теперь бессмысленны… Что у тебя за люди?

— Здешний народ, председатель.

— Бездельники. — Председатель был зол на гаждиванцев. Он, как и Эгамов, остро переживал исчезновение коренного населения, честных и преданных людей, воинов отряда, где Нуров был в числе командующих.

— Мир вам, отцы Гаждивана! — приветствовал он стариков, проходя во двор. — Не вставайте. Я ведь моложе вас…

Старики уважали его и побаивались. Уважали за то, что он старался помочь им, разрешал собирать виноград, когда в удачные годы лозы ломились от ягод, или раздавал дрова на топку зимой.

Вместе с тем Нуров хотел нарушить их мещанский образ жизни, приучить гаждиванцев к труду и сейчас подумывал о том, чтобы соединить Гаждиван с колхозом, ибо в Гаждиване зря пропадала рабочая сила, в то время как в колхозе ее не хватало.

Он и Эгамову предлагал переехать жить в колхоз, где будет чем заняться и ему и сыну, но Эгамову не нравилось это. Он ждал командира и надеялся, что, когда тот вернется, все переменится в Гаждиване, а переезд из Гаждивана означал бы предательство по отношению к командиру. Вот если командир прикажет, Эгамов поедет куда угодно, а пока в силе приказ быть здесь, в Гаждиване.

— Кулмурад! — позвал Нуров шофера. — Неси-ка лепешки. Здесь как раз ужинают.

Шофер принес большую стопку лепешек.

— По случаю Дня поминовения, — стал раздавать Нуров старикам лепешки.

Но старики гаждиванцы, люди без рода и племени, оказывается, и не помнят такого дня.

— Э, не годится отцам Гаждивана забывать хорошие обычаи!

— Это в деревне народ отсталый, помнит праздники, — возразили Нурову, чтобы не ударить лицом в грязь перед деревенщиной.

— В деревне истинный народ, — удержался от обиды Нуров. — Ладно, ладно, берите лепешки в честь Дня поминовения.

Довольные старики прятали лепешки за поясами халатов и благодарно кивали председателю.

Один из них сказал:

— Мы только что ужинали, председатель. Лепешки поэтому забираем домой.

Раздав лепешки, Нуров опустился на колени.

Лицо его одухотворилось.

— О, ушедшие к черным звездам… Мы поминаем вас добрым хлебом своим, — стал читать он нараспев.

Успокаивающие нотки его голоса повлияли на стариков, и они, давно забывшие добрые слова, стали повторять за председателем:

— О, ушедшие к черным звездам… Мы поминаем вас добрым хлебом своим…

— Вот и хорошо, — сказал Нуров, вставая. — На том свете могут спросить, все ли ты сделал, человек, чтобы очистить душу от мерзостей?