Тем и живем, на том и стоим.

А потом так вышло, что, продвигая активную рекламу, делая ее модной, мы сами выкопали себе яму: рекрутеры стали натыкаться на уникумов вроде Яценко, способных в одиночку переплюнуть лучшую тракторную бригаду.

Да, Яценко недешев, и на него работает такая же группа поддержки, как у целой бригады. Но Яценко один, а у меня тракторов штатно десять, да плюс резерв, который в трудные дни выходит на линию весь, итого до пятнадцати. И каждому вынь да положь «представительский» бюджет, чтобы человек не болтался по магазину неприкаянный — иначе он не удовольствие будет у посетителей вызывать, а подозрение и раздражение, несмотря на всю свою харизму… И минимальная зарплата, и соцпакет, и налоги, и черт знает что еще. В копеечку влетает бригада.

Поэтому негласно, чтобы трактористы не знали — ха-ха три раза, все мы прекрасно знаем, — дана команда: искать, искать и еще раз искать мощных аттракторов-одиночек. Чтобы работу бригадами потихоньку свернуть.

Особенно такая перспектива угнетает сегодня, когда «Мономах» должен перезаключать контракт с нашим агентством. Вот прямо сейчас они с моим начальником разговаривать должны. Почему я не нервничаю — да потому что бесполезно. Мы свою работу делаем четко, а чего этому мономаху в его шапку взбредет, от меня не зависит…

Звонок в левом ухе, значит, не по работе, личный.

— Вовик! Дружище!

Старый мой приятель Бобик — и, похоже, нетрезвый.

— Роберт! — говорю строго. — Я на боевом посту, значит, если что-то срочное — излагай, а если до вечера подождет…

— Вовик! Представь себе, меня баба бросила!

Бобик у нас, понимаете ли, большой ученый, доктор философии, поэтому в быту изъясняется предельно четко и ясно.

— Представляю, — говорю. — Они тебя постоянно бросают, мог бы уже привыкнуть, тем более, немедленно появляются новые и каждая следующая моложе и симпатичнее.

— Моложе — это да… Дальше уже только малолетка. Это у меня от неуверенности в себе… Вовик, как же мне хреново…

Бобику всегда хреново, и вокруг него перманентный апокалипсис. У него под окнами на светофоре что ни день авария, а соседи если не пьют горькую, так дерутся. Уточняю: все соседи, весь дом на двести квартир. Говорят, место проклятое. Ага, поверил. Я же тракторист, дорогие вы мои. Я Бобика насквозь вижу. И слишком давно его знаю — набрал статистику. Ему достаточно куда-нибудь прийти, чтобы там все посыпалось. Молодые и неустойчивые структуры он просто уничтожает, старые и крепкие — расшатывает. Попросите Роберта написать статью для вашего нового сайта — сайту конец. Публикуйте его почаще в вашем научном журнале, чтобы журнал загнулся. Бобик — убийца розничной торговли в радиусе трехсот метров от места прописки, там ни один магазин дольше года не живет. Он свой родной институт почти до закрытия добил, но пока не справляется, институту все-таки под сотню лет, почтенное учебное заведение с богатыми традициями, поди такое знавали, это же нарочно стараться надо. А Бобик добрейшее существо и против института ничего не имеет. Но пожар и затопление там уже были.

Нельзя даже сказать, что у Бобика отрицательная харизма — напротив, харизмы там хоть отбавляй, и она самая положительная. Женщины у него молоденькие — потому что по юности лет покупаются на широкоплечесть, брутальную звероватую красоту, ученую степень и хорошо подвешенный язык. Бобик выглядит надежным и старается таким быть, только эта надежность с отрицательным знаком. Вы от него надежно остервенеете, а потом осатанеете, абсолютно не понимая, чем он вас бесит. Да ничем. Просто бесит.

Я, кажется, единственный, кто выносит этого типа спокойно и не попадает в его разрушительную волну. Мы, что называется, друзья по песочнице. У маленького Бобика были проблемы с дикцией, и я его невнятную речь переводил остальным детишкам.

Уже тогда был трактористом, сам того не подозревая, — тем, у кого нюх на особенных людей и кто умеет с ними ладить.

— Вовик, мы же друзья!

— У меня тут десять человек. Я не могу их бросить, извини.

— Понимаю. Ты молодец. Ты добрый. Ты всегда меня выручал… Как же мне хреново…

Мне Бобика искренне жаль — он умеет и любит убиваться горем и вот-вот начнет это делать в полную силу. Но я действительно не могу все бросить и кинуться его утешать. Тем более, он просто меня напоит до положения риз, вот и все утешение. Нет уж, пускай страдает в одиночестве. Главное, потолок у него не рухнет, раз не рухнул до сего дня, а все остальное поправимо. Соседей он и так уже довел до состояния, когда им сам черт не брат. Они сами черти конкретные. Их многоэтажку можно брать и в полном составе десантировать в горячие точки планеты, чтобы там стало очень и очень холодно.

Ураган нынче будет, форменный ураган с мордобоем, это к гадалке не ходи.

— Я тебе вечером позвоню.

— Врешь ведь, зараза.

— Я тебе вечером позвоню! Все, пока.

Отдуваюсь, гляжу на Ваню. Хочу послать его по этажам, но не могу, какая-то мысль неясная свербит в голове — нечто, связанное с Бобиком.

Что-то важное я поймал, важное по работе — и упустил.

Ладно, если это действительно важно — само всплывет.

— Скоро будем обедать, а пока ты пройдись по слотам, улыбнись бригаде. Пусть знают, что мы рядом. Спроси, не нужно ли чего. У дверей сейчас Тарасов стоит, ему особое внимание, у него слот трудный. Заодно купишь там в цветочном большую темно-красную розу и отнесешь Кате Мироновой. Ей пора взять цветок в руки. Это тоже в файле не записано.

— А она от цветка — что?.. Активизируется?

— Ей просто будет приятно.

Помощник мой напряженно обдумывает услышанное, аж мозги скрипят. Привыкай, молодой человек, тракторист думает о своих тракторах, даже когда спит.

— А что сказать? Что это от вас?

— Ну не от тебя же, ты ведь сам не догадался. Ваня, послушай, ну естественно, она активизируется. Потому что будет лучше себя чувствовать. Но цветок — не для этого. Цветок именно для того, чтобы Катя лучше себя чувствовала. Понимаешь разницу?