Я становлюсь квинтэссенцией самого себя. Широко открытым настежь и всепоглощающим. Познаю все, что со мной происходит. Становлюсь гигантским алчным и чувственным нервом.

— И это действительно так. Я схожу за дозой ЛСД.

— Вот потому-то, дорогая, я и прекращаю подачу тока. Слишком опасно, рискуешь оказаться разгуливающим по потолку вниз головой.

— А кто сказал тебе, что не этим ты сейчас занят? Просто новая доза меня вернет тебе уверенность.

— Знаю я, и ты знаешь: наши два дня кончились. И не будет их для нас больше никогда.

— О! Ни за что!

— Вив, будь разумна.

— Я очень разумна. Это не я веду себя так, будто мы вместе открыли нечто ужасающее и я должна быстро ретироваться. А то, что ты называешь прекращением подачи тока, я называю просто отключением. И перенести такого не могу. Как ты можешь так быстро отключиться? Вспыхнул — и погас. Как чертов электрокамин с автоматическим регулятором.

— Поверь мне, семья и положение — самые сильные регуляторы.

— Разве я пытаюсь оторвать тебя от семьи, от твоей работы? Ты отлично знаешь, что нет.

Это правда, и я это знаю.

Играя в открытую, она тотчас предложила иное решение.

— Все, чего я хочу, Пит, это взаимопонимания, чтобы мы пришли к согласию. Никогда я не постучусь в твою дверь, если буду знать, что ты не один. Но если я постучусь, ты должен впустить меня.

— Дорогая, моя дверь находится в Нью-Йорке. В шести тысячах километров отсюда.

— Где бы она ни была.

Она смотрела, как я открываю нижний ящик, набитый бельем.

— Что за восхитительные вещицы! Но ты не можешь взять их с собой. Потому что все белье твоего размера. С интересными пятнами и следами губной помады. Это тебя выдаст.

— Если не сказать хуже.

— Тогда оставь все у Герды перед отъездом в аэропорт. Она сможет переслать по надежному адресу в Нью-Йорк, со всеми вещицами, купленными тобой для жены.

— Она должна переслать их к Кенне.

— Ну? Ты хочешь сказать, что все предусмотрел? И для этого ты сделал такие дорогие подарки своей жене?

— Ты лукавишь.

Она широко раскрыла глаза и заморгала ресницами.

— Я? О! Рэт Батлер, что за гнусным льстецом вы стали!

Ирвин Гольд ликует.

— Вы внимательно следили за этой сценой, господин председатель? За возней с бельем? Вот что называется раскрыть себя. Неотвратимое свидетельство того, что присутствующий здесь мистер Мускул имеет обыкновение переодеваться травести.

— Верно, мэтр.

— Верно?

Я хотел рвануться, но боль сковала меня и я едва смог говорить. Создалось впечатление, что эти инквизиторы трут все мое тело наждачной бумагой.

— Вы осмеливаетесь заявлять, что столь беспочвенное обвинение верно?

— Ах, Пит, Пит, диагностика — не обвинение, одумайтесь. Но то вызывающее белье, о котором вы сейчас поведали, было вашего размера.

— Так же как Вивьен. И Карен. Это на них вы видели его надетым.

— Тоже верно. Но не забывайте, что вы теперь восстанавливаете воспоминания, которые бессознательно изменяете под тот образ, который хотите создать.

— А то, что желаете видеть вы, — так это меня, предстающего в женском одеянии.

— Вы находите это трудным для восприятия? Бессознательное перевоплощение, восходящее, вне всякого сомнения, к заре человечества. К доисторической эре, когда впервые одежда соотнеслась с полом?

 — Я нахожу это омерзительным. И не думал, что мой адвокат знает, что такое лжесвидетельство.

Гольд взорвался.

— Послушайте, Хаббен, вы приплели Карен для того, чтобы столь здоровая бабища облегчила вашу тягу к переодеванию. Вы покупаете нижнее белье, делаете это впервые в своей жизни. Оставляете его у себя после того, как Карен ушла. Потом пересылаете его к себе. Если вы не считаете это солидным доказательством, хотелось бы знать, что за козыри у вас в рукаве, чтобы его опровергнуть!

— Не в рукаве, Гольд. Здесь, на краю этого ряда восковых фигур.

Гольд повернулся.

— Моя жена?

— Моя бывшая жена. Заставьте ее сказать правду, и вы увидите то, что вы называете солидным доказательством для мужчины вроде меня.

— Господин председатель, — запротестовал Гольд, — я не понимаю, почему моя жена…

— Истина, мэтр. Истина превыше всего.

Герр доктор нежно посмотрел на Джоан, сидевшую с покорно сложенными на коленях руками.

— Дитя мое…

Джоан грациозно поднялась; она некогда получила в школе приз за успехи и так и осталась лучшей ученицей.