Второй раз за день по своей беспечности я мог легко расстаться с жизнью. И второй раз за этот неудачный день Судьба была милостива ко мне…

Я даже представил, как тигр своими мерцающими зеленоватыми глазами следит за нами, такой лёгкой для него добычей, из-за ближайших прибрежных кустов… Представив это, мне сделалось так страшно и тоскливо, что впору было спрятаться в какой-нибудь мышиной норке, став маленьким и незаметным. Правда, в отличие от Шайбы я свой страх скрывать умел…

До сих пор не могу забыть мерцающие в темноте зеленоватым фосфоресцирующим блеском глаза изящной огромной тигрицы. Почему-то я сразу решил, что это именно тигрица. Наверное, из-за её не очень крупных размеров. Она с любопытством следила за тем, как мы с Ваней Ардаминым у обнаруженной днём ямы на завороте реки лучили рыбу.

На листе из жести, выгнутом в виде противня и пристроенном к «утиному» носу ульмагды, над самой водой, слегка потрескивая, горело смольё – небольшие лиственничные полешки. Огонь отбрасывал трепещущий красноватый свет на тёмную гладь сонной, спокойной воды, высвечивая не только угольно-глянцевую её поверхность, но и таинственную глыбь, в которой медленно, изгибая сильные упругие тела, «ходили», кружась в одном направлении, большие рыбины. Их тёмные, лоснящиеся спины, иногда с выступающим над поверхностью воды плавником, были хорошо видны. Порой какая-нибудь завороженно, будто под наркозом, в едином ритме с другими ходящая по кругу рыбина вдруг резко «взбрыкивала», поднимая над водой облачко брызг и, перевернувшись, блеснув белым животом, резко уходила на предельную, почти трёхметровую глубину в плотно-серую, неясную темь, докуда свет горящего смолья не доставал.

Мы понимали, что рыб приманивает к поверхности необычное свечение, загадочная игра несильного пламени. И они, словно подчиняясь этой дивной пляске огня, продолжали кружить вновь и вновь (поднимаясь постепенно из спасительной для них глубины) спина к спине, в загадочном каком-то ритуальном хороводе, неспешно шевеля хвостами и боковыми нижними плавниками, расположенными за головой.

Ваня тщательно, не суетясь, выбирал рыбину покрупнее да «побрюхатее» – «чтобы икры было побольше». Определив цель, медленно поднимал самодельную острогу, сделанную из черёмухового черенка, с накрепко привязанной к нему откуда-то оказавшейся у нас стальной вилкой. Плавно ведя руку за движущейся рыбой, почти у самой поверхности воды, в определенный момент он делал резкое движение руки вниз, стараясь вонзить острогу за головой рыбы.

Всплеск воды – и перед нами совершенно пустое пространство, словно и не было здесь несколько секунд назад столько добычи…

Через какое-то время рыбины снова поднимаются на поверхность, привлечённые всякий раз разным, мерцающим светом огня…

Если острога попадала в цель – важно было действовать очень быстро, чтобы уже загарпуненная рыба не сошла с неё. Для этого надо успеть не дать ей соскользнуть, развернув рукоять почти вертикально, так, чтобы один конец черенка был даже чуть-чуть в воде, а второй – с вилкой – над водой.

Ваня, стоя в лодке на коленях, виртуозно изгибается, перевешивая туловище за борт. Ульмагда кренится. И чтобы она бортом не черпанула воду, я создаю противовес – переваливаясь в противоположную сторону в задней низкой кормовой части, где сижу с шестом. Иван с видимым усилием выбрасывает из воды очередную красную рыбу, которая, тяжело падая на плоское дно и продолжая извиваться всем телом, чувствительно сотрясает нашу средних размеров «скорлупку».

Когда я, синхронно движениям Вани, перегибался через другой борт, то невольно оглядывался на противоположный, дальний от нас, более низкий берег и одновременно видел изогнувшуюся месяцем на остроге кетину и – зелёные глаза тигрицы, неотрывно следящей за нашими действиями.

В иной миг наши взгляды встречались, и тогда два «изумруда» в кустах тут же гасли, мгновенно исчезая, растворяясь в негустой темноте, будто и не было их там никогда вовсе. Словно всё лишь пригрезилось, привиделось мне при неясном свете едва различимой за ночными облаками луны.

– Ты видел тигрицу? – спросил я Ивана.

– Где?

– На том берегу, почти напротив нас.

– Нет… Может – показалось?

– Да вряд ли, – не стал, впрочем, упорствовать я.

– Ну, поплыли домой, – прекратил наш разговор Ваня. – Пять штук нам вполне хватит, – пересчитал он добычу. И, пока я, отталкиваясь от дна шестом, разворачивал лодку, он ни с того ни с сего вдруг заорал во всё горло, будоража чуткую ночную настороженную, настоявшуюся тишину: «А я плыву на амарочке! А я везу тебе кеты. Чтоб ты с голоду не сдохла – королева красоты!..»

На минуту совсем уж было съевшие луну тучки расступились и в её холодном свете, мгновенно разлившемся над всем этим миром, я увидел как красиво серебрится чешуя «уснувших» на дне лодки рыб, изредка ещё разевающих круглые рты и приподнимающих жаберные «щиты». Но для гулких и сильных ударов хвостами по дну и бортам лодки у них уже не было сил…

Иван так же внезапно, как запел, умолк и, указав рукой на берег, тихо произнёс:

– Точно, она… Сейчас только вон там, через колодину перемахнула, кошацкая… Не дай бог такой в лапы попасть… Оттолкнись немного, чтобы нас течением к тому берегу не сносило, – закончил он, удобно развалясь на носу лодки.

Призрачный лунный свет играл серебром на лёгкой ряби быстрых срединных струй, похожих почему-то на гриву белого коня, стремительно летящего по волнам ковыльной степи, встречь ветру.

Было тихо, таинственно, слегка тревожно, как всегда бывает в ночной час… Но ни во что плохое тогда всё-таки не верилось. Хоть и припомнился один давнишний эпизод – тоже связанный с «кошкой», только поменьше, не такой, которая следовала сейчас за нами вдоль берега. И от которой нас отделяло каких-нибудь пятьдесят метров воды.