Везде и всюду копошилось великое разнообразие насекомых. Они собрались сюда будто на Ноев ковчег, спасаясь от катастрофической засухи в умирающей пустыне.

Среди этой ликующей братии не торопясь бродили маленькие и толстобрюхие жабята, лениво на ходу и как бы нехотя смахивая с травы в свой объемистый широкий рот зазевавшихся неудачников. Иногда жабята выскакивали из-под ног целыми стайками и неторопливо разбегались в стороны. Некоторые, увидав меня, прежде чем скрыться, на всякий случай оставляли позади себя мокрое пятнышко. В одном месте шевельнулась трава, и поползло что-то большое. Я догнал, посмотрел: осторожная гадюка попыталась избежать встречи с человеком. Она забрела сюда не случайно: вой сколько добычи для нее, предпочитающей кобылок любой другой пище.

Небольшой серый камень, возвышающийся над травкой, давно привлекал мое внимание. Как он сюда попал? Случайно? Вдруг я заметил, что он шевельнулся: то молоденькая черепаха, мигая глупыми подслеповатыми черными глазками, вовсю уплетала сочную зелень. Все ее сородичи давным-давно зарылись в норы, заснули до следующей весны, а эта забавная, вопреки принятой традиции, продолжала предаваться обжорству.

В джунглях растительности незримо на самой земле копошилось величайшее множество мелких насекомых: крошечных трипсов, мушек, комариков, жучков. Изобилие и разнообразие насекомых было так велико, что, казалось, если бы собрать сюда энтомологов разных специальностей, всем бы нашлась работа, каждый бы для себя собрал удачную коллекцию. Это был настоящий заповедник! И в этом изобилии форм и красок время летело быстро и незаметно.

Но пора было спешить к машине. Едва мы расстелили тент и приготовились завтракать, как сразу на него уселось множество крохотных кобылок, непреминувших занять место на свободной площади. На дужку чайника угнездилась большая светло-зеленая стрекоза. Посидела немного. Уж очень горячим показался ей чайник с кипятком, улетела. Появились крохотные мушки и закружились в погоне друг за другом, устроив подобие веселого хоровода. Тент им очень подошел для этого занятия. Слетелись большущие мухи и принялись знакомиться с нашим столом. Они бесцеремонно лезли в кружки, миски, садились на ложки, вели себя самоуверенно и нагло.

А когда мы собрались продолжать прерванное путешествие, они забрались в машину, проявив удивительную проворность, и без промедления принялись слизывать капельки пота с наших лиц.

С сожалением мы тронулись в путь. Оглянувшись назад, я бросил последний взгляд на сверкающее пятно среди мертво-желтой пустыни — маленький рай насекомых.

…Узкая тропинка вьется по склону глинистого холма. Слева шумит порожистая речка, справа торчит гряда гранитных скал, а впереди — узкий каньон, заваленный глыбами камней. Что там впереди, в каньоне, какие там откроются новости?

А новости открываются перед самым каньоном. Рядом с тропинкой я вижу норку какой-то мыши, ее недавно обновлял хозяин, выбросил кучку земли и вместе с нею…

Что такое выбросила мышка из своего жилища? Будто скорлупы большого ореха, только не настоящего, а сделанного из земли. Их много лежит у входа.

Я пытаюсь сложить вместе осколки, и получается шар размером с голубиное яйцо с оттянутым слегка кончиком. Внутри шара — просторная полость и тоненькая скомканная рубашка личинки жука. Тогда все становится ясным. Шар — домик. Его приготовил из овечьего навоза большой черный с лакированным одеянием жук — лунный копр. Под землей он вырыл просторную каморку и в ней устроил свое сокровище — несколько шаров. В каждый шар было отложено по яичку.

Почему же теперь разломанные шары оказались снаружи?

Наверное, мышь выбросила остатки домиков молодых копрят, заняв жилище, наткнулась на жучиную обитель и вычистила все постороннее, не мышиное.

Я иду дальше по тропинке и снова вижу норки и возле всех осколки шаров. Странные здешние копры! Нигде не видал я, чтобы они селились в мышиных норках.

Вечером в палатке перед сном вспоминается минувший день и поход по каньону среди гранитных глыб-великанов, и встречи с насекомыми, и странные норки. Мысли тянутся одна за другой, а про копров начинает все представляться по-другому.

Если бы мышка чистила норку, то она выбросила бы домик целый, только с одной дыркой, проделанной молодым жуком, покинувшим свою колыбельку. Шары же такие крепкие все расколоты на части. Если бы мышка ограбила подземное жилище копра, то на шарах оставила бы следы остреньких зубов. Их же не было.

Кто же мог сделать такое?

И последнее, что вспоминается: на склоне холма большая нора барсука и вблизи нее, как всегда, несколько уборных. Неужели это он так ловко выкапывал копров своей узкой когтистой лапой и, раскалывая шары, лакомился нежными куколками или, быть может, даже молодыми жуками. Что стоило мне раскопать норку и узнать, что там. Значит, здешним копрам ни к чему мышиные норки, хотя бы и заброшенные. Да и не проще ли выкопать собственную норку, чем искать чужую, тем более что она могла не оказаться вблизи навоза.

Вот как легко ошибиться и пойти по пути ложных догадок.

Рано утром наш бивак, как встревоженный муравейник. Сегодня едем дальше. Все заняты, сворачивают спальные мешки, снимают палатки, на костре варят завтрак. Я же спешу к каньону, тороплюсь к норкам с разграбленными шариками. Вот одна, другая, третья. Ни в одну не проходит прутик, все они копанки осторожного барсука, ночного охотника за жуками, ящерицами и змеями. Хорошо бы взглянуть на уборную разорителя копров. Здесь, среди множества останков разных чернотелок, хрущей (сколько он их истребляет, этих вредных насекомых, какую приносит неоценимую пользу полям и пастбищам!) я нахожу и осколки блестящего панциря лунного копра.