— Откуда едете? — спросил он князя.

— Я со своей семьей, капитан, возвращаюсь в нашу святую Москву из Польши, где у меня небольшое поместье.

— Надо же было вам выехать в такую погоду!

— Жена у меня очень больна, капитан, и я везу к ней наших дочерей.

Толстый капитан рассматривал бумаги беглецов и так, и эдак — но придраться было не к чему. Пропуска у попа получились даже лучше настоящих. Ромодановский смотрел на капитана с добродушной улыбкой.

А тот обратился к Флорису и Адриану:

— Как тебя зовут? — спросил он младшего брата.

— Я Наташа, а это моя сестра Софи.

— А зачем вы едете в Москву?

Ромодановский и Максимильена вздрогнули. Было ясно, что капитан что-то подозревает и задаст вопросы детям, чтобы попытаться сбить их с толку. Судьба беглецов зависела от ответов малышей. Встревоженный князь вмешался в разговор:

— Я же сказал вам, капитан, мы едем в Москву…

— Помолчите. Пусть скажут девочки.

Дело было плохо: простой капитан никогда не посмел бы говорить с графом Черковским, путешествующим с семьей, если бы не считал, что имеет дело с государственными преступниками.

Флорису чрезвычайно нравилась эта игра. Он одарил капитана очаровательной улыбкой и произнес томным тоном благовоспитанной барышни:

— Мой папа уже сказал вам, господин капитан, что мы едем к мамочке. Она тяжело заболела. Мы с сестрой очень волнуемся, и нам хотелось бы поскорее ее увидеть.

Капитан повернулся к Адриану и спросил, указывая на Максимильену:

— Кто этот молодой человек?

Адриан хладнокровно взглянул на мать и ответил:

— Это очень милый человек, папин секретарь, Михаил Иванов.

Толстый капитан задумался. Очевидно, ему это было с непривычки тяжело — от напряженной работы мысли его лицо приобрело фиолетовый оттенок: Капитан, повернувшись к караулке, махнул рукой, и оттуда вышло несколько солдат. Максимильена, приложив руку к сердцу, посмотрела на Ромодановского.

«Мы пропали», — подумала она.

А князь размышлял. Вступить в схватку? Да, конечно, но гарнизон Новгорода насчитывал несколько сотен человек. Бежать? Попробовать можно, но их тут же схватят. Солдаты подошли к своему командиру, а тот заорал:

— Пошевеливайтесь, дурни, выводите сани его милости графа Черковского на дорогу. Благородный граф спешит в Москву.

Ромодановский был так ошеломлен, что даже не поблагодарил. Капитан же, приняв молчание за недовольство, добавил:

— Прошу вашу милость не сердиться на этих ослов. Должен вам сказать по секрету, что несколько дней назад нас известили о бегстве опасных преступников из Петропавловской крепости. За голову каждого из них назначена награда в тысячу рублей. Впрочем, я думаю, их схватили в Петербурге, потому что других новостей мы не получали.

— Капитан, — промолвил Ромодановский с важностью, — я сообщу императрице, как только увижу ее, о вашей непоколебимой преданности.

— О, господин граф, неужели? — сказал капитан, и его глаза заблестели. — Заметьте, я сразу понял, с кем имею дело, ведь меня не проведешь, не то что этих олухов.

Князь взглянул на капитана с доброй улыбкой.

— Вы поразительно умны. Нашему семейству приятно сознавать, что Новгород охраняется таким человеком, как вы. Ваша интуиция вполне под стать вашей молодцеватой выправке.

Максимильена думала: «Ромо перегибает палку, этот толстый дурак поймет, что над ним издеваются».

Но капитан, раздувшись от гордости, самодовольно улыбнулся и произнес заискивающим тоном:

— Надеюсь, милые барышни не обиделись на меня. Я выполнял свой долг!

«Барышни» посмотрели на толстяка ласково, но с некоторым пренебрежением. Сани покатились вперед, а капитан, кланяясь, провожал доброго графа Черковского и его свиту — слава Богу, никто не держал на него зла за несправедливые подозрения! Вернувшись вместе с солдатами в караулку, он наставительно сказал:

— Берите с меня пример, олухи. Пора бы уж вам научиться отличать беглых преступников от знатных господ.

А в санях царило ликование. Впервые за все время беглецы поверили в близость спасения. Элиза, молитвенно сложив руки, благодарила небеса, а Федор подмигивал всем своим единственным глазом:

— Клянусь святым Георгием, наши барчуки обдурили бы самого дьявола!

Максимильена ощущала горделивое волнение, а Ромодановский, глядя на детей, думал: «До каких же вершин они доберутся, если Господь и Петр Великий сохранят им жизнь!»