(VI, 106)

С. М. Громбах полагает, что примечание «подчеркнуло беспочвенность этих упреков, отражающих не столько непристойность стихов, сколько испорченное воображение критиков». [139] Спору нет: Пушкин вполне серьезно защищает свои стихи от плоских намеков, но нельзя не заметить и того, что, «оправдываясь», он сам поставил на этом месте озорной акцент. Внести скрытый смысловой план, так называемую «arri`ere pens'ee» – заднюю мысль, для Пушкина было проще простого. «Это обычный семантический прием 20-х годов – за стиховым смыслом прятать или вторично обнаруживать (курсив мой. – Ю. Ч.) еще и другой», – писал Ю. Н. Тынянов. [140] Да и С. М. Громбах, правда, по другому поводу, пишет, что «Пушкин любил рискованные остроты и каламбуры и не мог удержаться от них». [141] Все это показывает, что 32-е примечание амбивалентно по смыслу, то есть поэт сразу и «подчеркнул свою скромность», и весело подключил к серьезному содержанию стихов фривольные ассоциации. Если и это «своего рода публицистика», то уж, наверное, публицистика художественная. Пушкин, конечно, полемизирует как здесь, так и в других местах, но для нас, читателей, более оживает художественная сторона примечаний. Кто, вообще говоря, рискнет провести отчетливую грань между художественностью и публицистикой у таких писателей, как Свифт, Герцен, Чернышевский и др.? Наконец, С. М. Громбах видит в онегинских примечаниях лиризм, сатиру, пародию, что также не оставляет их в рамках только публицистики.

Вышесказанное уже позволяет видеть, как стихотворный текст восьми глав и примечания, где проза и стихи смешаны, взаимно освещают друг друга по принципам диалогизма (функцию «Отрывков из путешествия Онегина» здесь опускаем). Отрицание такого диалогизма, а вслед за ним и художественности примечаний, основано, прежде всего, на аналогии с обычным типом пояснений к художественному тексту. Кроме того, этому деструктивному взгляду способствует непроизвольная манера проецировать результаты умозрительного анализа на свойства самого эстетического объекта. Привычки изолирующей абстракции, рассудочные перегородки, иерархическая классификация, отвердевающие концепции – все эти постоянные черты познавательной деятельности порой обрывают художественные связи там, где они несомненно присутствуют.

Признание же художественности примечаний, усложняя структуру «Онегина», повышает эстетическую информативность произведения, усиливает активную избирающую ориентацию читателя в значимой игре образных сопоставлений.

Есть, однако, еще одна возможность испытать примечания к «Онегину» на художественность. Это попытки обнаружить определенную преемственность в развитии жанра русского стихотворного романа. Традиции «Онегина» бесспорны, но формы проявления этих традиций далеко не очевидны. Роман Пушкина настолько эстетически совершенен и единственен в своем роде, что впрямую наследовать его черты – опасно для оригинального писателя. Многие поэты сознательно сопротивлялись «Онегину», но это не помешало некоторым из них, отталкиваясь от романа как от текста, унаследовать его структурную основу и ведущие черты жанра. К числу произведений, связанных таким образом с «Онегиным», принадлежит «Поэма без героя» Анны Ахматовой, что, впрочем, уже было замечено в нашем литературоведении. [142]

Здесь придется обойтись даже без самой общей характеристики «Поэмы без героя», отослав интересующихся к соответствующим главам книг А. Павловского, Е. Добина, В. Жирмунского о поэзии Ахматовой. Сделаем лишь несколько сопоставлений «Онегина» и «Поэмы без героя» исключительно в аспекте примечаний.

Поэма Ахматовой – сложное, многомерное произведение с широко разветвленным смыслом, зависящим от множества ассоциативных связей. В композиционном построении участвуют ряды эпиграфов вступления, посвящения, предисловия и послесловия, отрывок из письма, значимые датировки, прозаические заставки к частям и главам, напоминающие театральные ремарки, и, наконец, примечания, которые гораздо теснее связаны с остальным текстом, чем примечания к «Онегину». Принцип монтажности выступает в поэме еще заметней.

Совершенно в духе Пушкина Анна Ахматова поясняет некоторые реалии. Все эти «Dandy, франт», «Шляпа `a la Bolivar», эти рестораны, «Rout, вечернее собрание без танцев, собственно значит "толпа"» (примечания 2, 3, 4, 37, 44) воздействуют на читателя пушкинского романа стилистической окраской и даже складываются в некое подобие смысловой линии, тематического мотива. То же у Ахматовой: «Лизиска – псевдоним императрицы Мессалины в римских притонах», «Долина Иосафата – предполагаемое место Страшного суда», «Баута – венецианская полумаска» (примечания 3, 4, 11) [143] – все это придает под видом кратких пояснений дополнительные черты смыслу. Или в другой версии текста: «Мальтийская капелла – построена по проекту Кваренги (с 1798 г. по 1800 г.) во внутреннем дворе Воронцовского дворца, в котором потом помещался пажеский корпус». [144]

Пояснения усложняются, появляется литературный фон, играющий столь важную роль как в «Онегине», так и в «Поэме без героя». Например: «"Столетняя чаровница" – романтическая поэма вроде «Беппо» Байрона» (примечание 6). [145] Страстные и напряженные строки, посвященные этой чаровнице, разрешаются шутливой интонацией, вызывающей по-пушкински ироническое примечание:

(с. 435)

«Чердак – это место, где, по представлению читателей, рождаются все поэтические произведения». [146]

У Ахматовой, как и у Пушкина, возникают порой ссылки на собственные стихи. Так, по поводу строки «К Аи я больше не способен» Пушкин цитирует свое послание к брату:

(VI, 193)

(с. 418)

В примечании указывается источник последней строки:

(Новогодняя баллада, с. 440)

В некоторых примечаниях возникает прямая перекличка с «Онегиным». Как известно, у Пушкина в «Онегине» есть так называемые «пропущенные строфы», призванные побуждать читателя к сотворчеству, напрягая его воображение. Как и Пушкин, Ахматова обозначает некоторые строфы римской цифрой и рядами точек, а в примечании пишет: «Пропущенные строфы – подражание Пушкину. См. в "Евгении Онегине": "Смиренно сознаюсь также, что в Дон Жуане есть две выпущенные строфы", – писал Пушкин (примечание 10)» (с. 440).