Наконец Пихотский сдался и демонстративно, на вытянутых руках, унес бутылку обратно в прихожую. Когда он вернулся, Вика стояла, отвернувшись к серванту, пряча лицо в тени. Пихотский подошел, наклонился, бормоча ей что–то в самое ухо. Потом вкрадчиво положил руку на плечо и попытался слегка обнять. Вика резко вывернулась и выскочила из комнаты.

Она вбежала на кухню, лицо злое, на глазах слезы. Пихотский показался за ней из прихожей, но она захлопнула кухонную дверь, закрыла ее на задвижку. Заметалась, хватаясь то за одно, то за другое. Увидела кофейник на плите, схватила и в ярости выплеснула готовый кофе в раковину. Черная жижа в облаке пара кляксой расползлась по белой эмали. Швырнула и кофейник туда же.

Дверь в кухню была не сплошная, а застекленная наполовину. Пихотский маячил с той стороны, жестикулируя, что–то объясняя и упрашивая. Вика резко отвечала ему, нервно расхаживая по кухне. Потом она вышла в прихожую, сняла с вешалки и протянула ему пальто. Лицо у нее было расстроенное, но жесты решительны и недвусмысленны. Пихотский еще оправдывался, уговаривал, даже повесил было пальто обратно на вешалку. Но Вика распахнула входную дверь, и ему волейневолей пришлось одеться. Извиняясь, оправдываясь, прижимая руки к груди, он попытался закрыть дверь, но Вика вцепилась в нее и на все лишь отчаянно мотала головой.

Наконец он убрался из прихожей, Вика тут же захлопнула за ним дверь и скрылась в темной детской.

Вранцов так переживал на «галерке», так был захвачен действием, что на время даже забыл свою злость. Лишь когда дверь за настырным гостем захлопнулась и подмостки опустели, у него отлегло от души. Но именно теперь–то злость, приглушенная было волнением, закипела в груди с новой силой. «Ну, сволочь, погоди! — думал он лихорадочно. — Ну, тварь, я тебе устрою!..» Что именно устроит, он и сам не знал, но в праведном гневе своем готов был растерзать соперника на клочки.

Пихотский выскочил из подъезда раздосадованный, застегивая пальто и вполголоса ругаясь. «Ах, какие мы вспыльчивые! Ах, какие целомудренные!.. — бормотал он. — Подумаешь, цаца! Брижит Бардо!.. Видали мы таких!..» Он остановился прямо под деревом, поправляя свой растрепанный шарф. Поправил, оглянулся на окна квартиры, но дальше не двинулся, остался стоять.

— А ведь ты свалял дурака, Веня, — задумчиво сказал он самому себе. — Сунулся раньше времени с бутылкой и погорел. А вторая глупость, что так просто ушел. Ну, подумаешь, бзик у бабы! Надо было выждать, дать успокоиться… Который месяц без мужика. Ну нервничает — не просто же в первый раз. Деликатней надо было, душевней. Стишки почитать, музычку вместе послушать… Надо вернуться. Мол, глубоко переживая случившееся, не нахожу себе оправдания, не хотелось бы оставить дурное впечатление. И в таком духе… Бабы, они отходчивые — небось сама жалеет уже…

У Вранцова аж перья дыбом поднялись, когда услышал. Чего бы он только не отдал сейчас, лишь бы на пару минут стать прежним, каким был! Да полминуты ему бы хватило, чтобы сделать из этого «фирменного хмыря» отбивную! Он бы так его уделал, что тот навеки забыл бы дорогу сюда!.. Но что он мог сделать сейчас, жалкая птица, не достающая до колен здоровому мужику? Даже обматерить как следует не мог — вышло бы просто безобразное карканье.

— А ведь, в натуре, надо вернуться… — задумчиво сказал Пихотский, все еще стоя под деревом, не уходя. — Ну нервничает баба, ну завелась с полоборота… Подумаешь, делов! Все поначалу ломаются. Попробуем, а что терять!.. — Он достал из кармана знакомую фляжку, с хрустом отвинтил пробку и, запрокинув голову, несколько раз глотнул. Смачно выдохнул, утерся рукавом. — Ну, в атаку! Вперед! — весело сказал себе и повернул обратно к подъезду.

Это уже черт знает что! Это уже превосходило всякую меру! Вранцов заметался на ветке, пылая гневом и сходя с ума от сознания своего бессилья. Он уже готов был, если не по–человечьи, так хоть по–вороньи броситься на негодяя, впиться в него когтями, выклевать ему глаза, но тут другая, лучшая идея осенила его… Стремительно он бросился вниз, цепко ухватил когтями валявшийся на тротуаре увесистый обломок кирпича и, с трудом махая крыльями (обломок тянул вниз, но злость помогала), набрал высоту. Он настиг Пихотского у подъезда в последний момент, когда тот уже взялся за ручку двери, и, круто спикировав вниз, выпустил из когтей свой груз ему на шляпу… Удар получился глухой и звучный, как по бревну. Пихотский качнулся вправо, потом влево, но не упал, а медленно, как бы задумчиво, сел. Сначала на корточки, потом завалился набок…

Повергнув своего врага наземь, Вранцов не успокоился на этом, а преисполненный неистовой ярости, круто набрал высоту и, сделав круг на уровне крыши, с нового захода спикировал на противника — уже без камня, но в страшном гневе своем готовый растерзать его в клочки когтями и клювом. Услышал ли Пихотский свист крыльев или просто почуял что–то падающее на него сверху, но он вдруг вскочил проворно и бросился бежать, петляя, как заяц, скользя по обледенелому тротуару.

Вид бегущего врага наполнил душу Вранцова мстительным торжеством. Поэтому он не стал пускать в дело клюв и когти, а лишь поверху преследовал его до конца квартала, до остановки, где перепуганный ухажер с ходу, не оглядываясь, вскочил в подошедший как раз троллейбус. Двери за ним захлопнулись, и троллейбус ушел.

Вернувшись к себе на чердак после всех этих бурных событий,

Вранцов долго не мог успокоиться, прийти в себя. Его трясло, как в лихорадке, перья топорщились дыбом. Когда же успокоился мало–помалу, заснуть все равно не мог. На сей раз кончилось хорошо, но что ожидает Вику, что ожидает его семью в будущем?.. В прежние дни он думал лишь о себе, за себя переживал, мучился. И вот сейчас впервые задумался о жене и сыне. Для них он пропал без вести, сгинул неведомо куда, оставив Вику вдовой, а Борьку сиротой. Что они думают о нем? Надеются ли еще, ждут ли? И сколько будут ждать? Не вечно же Вике соломенной вдовой ходить — она еще молодая женщина. Найдется кто–нибудь — не тот, так другой… А на что ей надеяться, чего ей ждать? Выбор вариантов совсем не велик. Либо его нет в живых — и тогда она просто–напросто вдова; либо на самом деле скрылся — и тогда он подлец. В любом случае, понял Вранцов, ждать ей и сейчас уже нечего, и верность ему хранить она не обязана. Он почему–то считал, что Вика должна его ждать, жить надеждою. До тех пор хотя бы, пока окончательно не прояснится его судьба. Как если бы он в тайге, в дальней экспедиции пропал и есть шанс еще выкарабкаться. Но ни в какую экспедицию он не уезжал и, если трезво рассуждать, то тещина версия не так уж глупа — на самом деле похоже, что смылся.