— Но чем вы объясните молчание газеты? Ведь сначала Бирн хотел правдивого расследования. Докси мне об этом не раз говорил.

— Сейчас я вам объясню. — Барли задумался. — Тут всё зависело от того, до каких пределов интересы справедливого расследования дела шли вместе с интересами самого Бирна. Очень может быть, что сначала весь шум был затеян «Независимой» для того, чтобы прижать Дзаватини. А потом, когда Бирн добился своего от гангстера, он сразу замолчал.

— Значит, я, — сказал потрясенный Кларенс, — выступал здесь в роли пугала. Сначала Бирн натравил меня на Дзаватини, а потом дернул за веревочку назад.

— Так оно, наверное, и было, — согласился Барли. — Вы показывали редактору то, что записали со слов Бенсона?

— Я оставил это у него.

— Значит, Бирн показал эти листки Дзаватини, и тот сдался. После этого редактор и прекратил всё.

Кларенс вздохнул. Ах вот почему главный редактор запретил ему обращаться в полицию! Он уже взял свое и не хотел дальше ущемлять гангстера.

Различные факты из жизни газеты, которые жили в сознании Кларенса разрозненно — случаи явной клеветы, опубликование непроверенных слухов, резкие несправедливые выпады против отдельных лиц и целых организаций — всё это построилось теперь в единую цепь< То, что он считал отклонением от нормы, — оказывается, и было нормой. Газета с ее вечерним и утренним тиражами была огромной фабрикой намеренной фальсификации, служившей целям самого Бирна. Когда ему было выгодно, главный редактор начинал кампанию в газете, когда это становилось невыгодным, прекращал ее.

Первый раз репортер подумал о том, что пресловутая свобода печати была вовсе не таким благодеянием для страны, каким ее изображали в университете. Да и существовала ли вообще эта свобода? Каждому американцу были хорошо известны всевозможные случаи нарушения законов, — хищений и преступлений. Но люди, и сам он, смотрели на это, как на частное. Что бы они сказали, если бы им представилась возможность увидать всё сразу?

— Что же делать? — повторил Кларенс рассеянно. — Лезть в петлю.

Но Барли был настроен не так пессимистично. Он встал и прошелся за своей стойкой.

— Я бы вам посоветовал, — сказал он. — Не знаю только, воспользуетесь ли вы моей мыслью.

— Ну, давайте, — сказал репортер вяло.

— Что, если вам обратиться к швейникам?

— В профсоюз швейщиков! — Кларенс насторожился. В течение этих дней он уже дважды слышал об этом профсоюзе. — Но какое отношение они имеют к порту?

— Никакого, — согласился Барли. — Но они могут послать туда своих ребят и дать вам своего адвоката. В этом профсоюзе Дзаватини не испугаются. Швейная промышленность здесь тоже была под контролем гангстеров, но они вышибли их… Только имейте в виду, что если вы с ними свяжетесь, вам уже в газете не работать.

Кларенс знал об этом. В «Независимой» о профсоюзе швейников писали как о банде бесчинствующих анархистов или о «красных выродках, руководимых Москвой». Во время перевыборов в профсоюзе газета, которая писала о рабочем движении только в крайних случаях, посвятила швейникам несколько передовых с призывами разогнать его новое руководство. Обратиться к швейникам означало сразу же поставить себя под удар как «неблагонадежного».

— Не знаю, — сказал репортер с сомнением. — Об этом мне нужно подумать. Даже посоветоваться с женой.

— Конечно, — кивнул Барли. — Такие дела не делаются наобум. Тут нужно взвесить всё.

В аптеку начали собираться посетители, и Кларенс отправился домой. Настроение у него несколько улучшилось.

Придя домой и открыв ключом дверь, Кларенс сразу увидал на вешалке пальто доктора Майлза. В коридоре стоял запах лекарств.

Услышав шаги мужа, Люси, красная, с заплаканными глазами вышла из комнаты.

— Ты знаешь, у нее кризис.

Кларенс прошел к дочери.

Девочка, очень похудевшая, бессильно вытянула руки вдоль тела.

— Голова болит, — сказала она, с трудом глотнув.

— Сегодня она весь день играла, температура была нормальная, — начала Люси. — Я ей разрешила встать, и вдруг…

— Ничего особенного, — доктор Майлз поднялся со стула. — Обычная лакулярная ангина. Если ей до утра не станет лучше, вызовите меня и сделаем пенициллиновый укол. Но, пожалуй, обойдется и без этого.

Кларенс опустился в кресло. Ко всем его заботам прибавилась новая.

Ему нужно было подумать, как поступать дальше. Пойти на связь с профсоюзом швейников было слишком важным шагом, который мог перевернуть всю их жизнь. Он не мог решать этого один.

В кухне было тепло и уютно. Воспользовавшись отпуском, Люси навела повсюду порядок.

Люси была домовитой женой и в ведение хозяйства вкладывала всю присущую ей основательность. Занавески на окне были у нее всегда накрахмалены, посуда начищена до блеска. Она любила заводить вещи, которые служили бы не месяц и не два, а целую вечность. Алюминиевая суповая ложка, например, не могла ее удовлетворить, и в течение недели разыскивалась тяжелая посеребренная ложка из меди.

Люси приобретала в хозяйстве только хорошие, надежные вещи, и поэтому у них, при сравнительно хорошей зарплате, еще не было ни приемника, ни телевизора. Люси предпочитала последовательность. Сначала — самое необходимое, затем уже — развлечения.