— Мой город разорили дикари из-за гор, так что, возможно, боги мной недовольны. С другой стороны, это искупается тем, что я всё-таки уцелел.

— Я не про то. Города появляются и исчезают — кроме Рима, конечно, Рим вечен. Не прогневал ли богов ты сам, не совершал кровосмешения, святотатства, убийства родича?

— Никогда.

— Ты самоуверен. Случается согрешить и не подозревая об этом, чему есть десятки примеров.

— Да, государь, хотя такое бывает лишь, если боги враждебны. Может быть, я случайно нарушил какой-нибудь запрет, но если бы небеса меня преследовали за преступление, я бы непременно об этом знал. Я настоящий этруск и по отцовской, и по материнской линии, и обучен приносить жертвы и гадать по внутренностям. На мне нет проклятия, иначе я услышал бы в душе, как сопят идущие по следу Старухи.

— Не поминай Старух в этом счастливом месте. Что ж, насколько я понял, ты знаешь, что говоришь. Поверю на слово, что ты не принесёшь в город несчастье. Теперь ещё одно. Ты настоящий этруск, но этруски ведь живут за рекой; будешь ли ты честно сражаться за Рим, если случится идти против своих?

— Конечно. Будь это мой народ, я не стоял бы здесь. Они делают беглецов безземельными батраками, а Этрусский союз не пришёл на помощь, когда дикари крушили наши стены.

— Хорошо. Наконец, последнее. Ты совсем один? Ни друзей, ни родных, ни жены, ни любовницы, ни детей? Ясно. Тогда поднимайся вон по той дороге на Палатин и спроси, где Регия, царский дом. Слуги позаботятся о тебе и одолжат оружие и щит, чтобы вечером на собрании ты выглядел прилично. Спустишься, покажешься гражданам, и я посоветую тебя принять.

Постепенно Перпена свыкся с новым домом, к осени ему уже казалось, что он всю жизнь поднимался и спускался по крутой дороге на Палатин. Он не пропускал ни одного Народного собрания — они были почти каждый день, изредка случалось и голосовать со своей трибой этрусков и прочих не латинян, луцеров. Ему отвели надел, на котором впрочем нечего было делать до весны. На военных смотрах он стоял в первом ряду, с лучшими воинами. Участвовал в жертвоприношениях, потому что смолоду знал, как вести себя на священной земле. Во всём, что касается законов, службы и обрядов, он был свободным римским гражданином.

Но это только казалось. Он часто напоминал себе, что радоваться особенно нечему: у него не было ни собственного оружия, ни плуга и семян, ни скота для ежедневных жертв. Хоть Перпена и вёл жизнь гражданина, по сути он был рабом царя Ромула. Доспехи одолжены с царских складов, у царя надо просить земледельческие инструменты, каждый день он ел царский хлеб и ночевал у царского огня (на этом царском огне римляне просто помешались: он должен был гореть неугасимо, так что все женщины в доме только и знали, что постоянно следить за пламенем). Первое время Ромул ничего не требовал взамен, и от этого становилось ещё неуютнее, ведь он мог забрать свой щит и даже башмаки обратно под любым предлогом или просто так. Поэтому Перпена обрадовался, когда царь спросил, не хочет ли он служить целером.

Жизнь целера оказалась полной хлопот, но с другой стороны приятно было чувствовать, что не зря носишь оружие, а царь тебе друг. Каждое утро Перпена являлся за указаниями. Иногда его отряжали в охрану, иногда посылали с поручением, время от времени выдавался и свободный день на личные дела.

Целеров насчитывалось сотни три, хотя большинство ветеранов по существу были в отставке. Тихие, пожилые латинские воины, они служили Ромулу всю жизнь, защищали его в далёкие времена до основания Рима от козней дяди. Перпена ладил с ними, насколько вообще молодой этруск может ладить со старыми латинянами. Здравомыслящие, честные, с жёнами, детьми и ухоженными полями, они были беззаветно преданы царю, готовы сражаться за него с любым врагом, но помнили и о собственном достоинстве. На некоторые вещи они не пошли бы даже по приказу Ромула.

С воинами помоложе общаться было не так приятно. Они напоминали Перпене разбойников, которых он навидался в своих странствиях. Отчаянные храбрецы, настолько бедные, что без работы целера вряд ли остались бы свободными гражданами, почти все они тоже бежали в своё время от разных бед и полностью зависели от царя. Попадались среди них негодяи, которые запугивали робких граждан и собирали с них дань, хотя, как и разбойники, никогда не крали у своих; некоторые головорезы похвалялись злодействами, за которые их изгнали. Вообще не было граждан более буйных и менее уважаемых, и казалось странным, что царь окружил себя именно ими.

Перпена рад был бы завести других знакомых, но знатных этрусков в Риме почти не было, хотя треть населения, триба луцеров, носила этрусское имя. Её вождь Лукумон был ещё не стар, но из-за полученного когда-то удара по голове постепенно слабел рассудком. Когда Перпена зашёл к нему, несчастный учтиво приветствовал гостя, но не прошло и пяти минут, как он забыл его имя и снова поздоровался. Лукумон нашёл себе тихое пристанище, но не ему надо было возглавлять римских этрусков.

Кое-кто из других луцеров тоже происходил из этрусских городов, а значит, был этруском в глазах латинян. Но в южных городах настоящие этруски — только горстка знати, а эти полукровки были для молодого аристократа ничуть не лучше любого латинянина.

Поэтому Перпена стоял на страже в полном вооружении за спиной царя Ромула, бегал выполнять царские приказы, а в остальном жил одиноко и бесцельно. Только в один дом он мог всегда зайти без приглашения, хотя вообще-то римляне держались более замкнуто, чем жители обычных городов. Гостеприимный дом принадлежал Марку Эмилию, тому самому воину, который убедил его попытать счастья в неприветливом Риме. Если бы не уютный очаг и величавая матрона с целым выводком ребятишек у Марка, Перпена ушёл бы искать другое место на зиму.