За обедом начальник заставы Михайлов поблагодарил за службу и поздравил всех с праздником. А обед был — в столичном ресторане такого не сготовят: на первое пограничный борщ, на второе джейран жареный, а к чаю праздничный торт — вершина поварского искусства рядового Кузьмичева. Настроение у всех отличное, да и как не быть хорошему настроению, когда за минувшую ночь задержали трех вооруженных бандитов и не понесли при этом потерь. Красноармейцам приятно, что праздник никому не испорчен.

Пообедали, с полчасика отдохнули, начальник и говорит:

— Что же, боевые товарищи, я думаю, в честь международного праздника не грех и на манеж выехать, посоревноваться в силе и ловкости: поджигитуем, лозу порубаем. А заодно пригласим на наше соревнование наездников из пограничных селений.

Так и решили. Через час на манеже разыгрались спортивные страсти. Одни отчаянно рубили лозу, другие брали препятствия, третьи лихо джигитовали. Пока соревновались между собою пограничники, к манежу подъезжали всадники из ближайших селений. Их съехалось десятка два. Лошади у них всех мастей — обыкновенные крестьянские, и только, пожалуй, две-три выделялись кавалерийской статностью. Особенно запомнилась мне одна — серый в темных яблоках жеребец с вороной гривой и таким же, по самую землю, хвостом. Не конь — степной вихрь! Ноги будто токарным резцом точены, в глазах черный огонь полыхает. И всадник на нем под стать: невысокого роста, ловкий, и глаза такие бойкие, плутоватые. Усы в колечки закручены, на плечах короткий бешмет, на ногах ичиги, ремешками под коленками перетянуты. Звали его — Алиоглан.

Манеж был на самой границе, поэтому глядели на конные соревнования не только наши люди, но и жители с той стороны.

Серый жеребец всех деревенских лошадок обскакал. Мы поглядывали на длиннохвостого скакуна с тайной завистью — ведь не у каждого кавалериста хорошая лошадь, иному попадает такой экземпляр, что не знаешь, как от него избавиться.

Алиоглан будто подзадоривал нас: подберет повод — конь взовьется вверх, встанет трепетной стойкой, покрасуется, а потом, как огромная птица, распустит крылатую гриву и полетит, стелясь по земле. А всадник, как влитый в седло, — не покачнется.

Часа два, наверное, джигитовали. Алиоглан вышел победителем. Начальник заставы вручил ему небольшой подарок: цветочный одеколон и альбом для открыток. А командир отделения Щербак сфотографировал его вместе с лихим конем. Потом начальник поблагодарил всех жителей, которые приняли участие в празднике, и на этом торжества закончились. Довольные люди разъехались по селениям, по домам, а мы — на заставу.

С вечера я в наряд выехал с Иваном Гусевым — рядовым первого года службы. Остановились мы в неглубоком распадке, который сползал к границе. Ночь выдалась темная и душная, сперва дождичек покапал, потом тучи нависли, и над речкой будто дымовая завеса встала. Туман пополз. Но все равно хорошо кругом: душистая трава щекочет лицо и руки, цикады невидимые всюду поскрипывают. Лежим мы с Гусевым, можно сказать, в обнимку с родной землей и даже комаров не замечаем — следим, чтобы какой-нибудь гад не испортил праздника людям, не перебрался к нам с подлыми целями. Гусев, наверно, про свой Тамбов вспоминает. Первогодки всегда по дому тоскуют. Парень он, как все, ничем особым не примечательный, разве что рябоватый — болезнь его не спрашивала, испятнала лицо и все. А глаза у него чистые, зеленоватые и всегда задумчивые.

Лежим мы в мохнатой духоте, прислушиваемся. А вокруг нас ничего особенного не происходит: изредка кони пофыркивают, речка тихонько журчит, черепахи нудно скрипят. И вдруг — выстрел, второй, третий. Эхо в горах загремело. Что такое? Гусев поднял голову и тихо шепнул мне:

— На той стороне, что ли?

— Ну да, — отвечаю ему. — В персидском селении, которое на излучине стоит, недалеко от берега. А в общем, поглядывай хорошенько, от нас это совсем близко. Может, провокация какая, сюда кинутся…

Но ничего не произошло. Правда, после первых выстрелов услыхали еще два-три, топот конских копыт по дороге — и все стихло.

Когда мы с Гусевым возвратились на заставу, начальник стоял на крыльце и ждал нас. Он был в новой гимнастерке, при всем оружии, в начищенных сапогах.

— Хорошо, что вовремя подъехали, — сказал он, выслушав наш доклад. — А сейчас, Вьюгин, быстро почистить сапоги — пойдете со мной на переговоры…

Переговоры! Это не за большим столом сидеть да разводить всякую хитрую дипломатию, нет — просто встретятся с персидской стороны офицер с переводчиком и одним солдатом, с нашей — начзаставы Михайлов, переводчик Мамедов и я — рядовой советский пограничник.

Персидский офицер — худой и черный, как обгорелая жердь, поприветствовал нас и с места в карьер — протест заявил: минувшей ночью неизвестный бандит ограбил персидского крестьянина. Крестьянин договорился с этим человеком, что он променяет ему своего коня на двух рабочих буйволов и бычишка-годовика. Неизвестный забрал скот, сел на своего коня и поехал. Крестьянин поднял крик, а неизвестный открыл стрельбу. Ранил крестьянина, а когда за ним солдаты кинулись — обстрелял их, перегнал скот через речку и скрылся на нашей территории.

Начальник заставы задал несколько вопросов персидскому офицеру для уточнения личности неизвестного: как он выглядит, в чем одет, какая лошадь, где первый раз встречался с ним крестьянин. Когда все узнал, сказал:

— Примем меры.

Какие меры — ничего этого начальник заставы не объяснил. А когда мы подошли к заставе, Михайлов сказал:

— Ну, и номер будет, ежели этим бандитом окажется вчерашний победитель конных соревнований.

— Не может того быть, товарищ начальник! — возразил переводчик Мамедов.