Сошлись на том, что Виктор Федорович едет со мной в Кремль и там, на комиссии, мы обсудим методику проверки.

Проверка показала подлинность документов, факты подтвердились и проверкой магазинов.

Обстановка в стране оставалась напряженной. Мы уже стали примечать, что, когда президент уезжал на отдых, оппозиция особенно усердствовала, чтобы еще сильнее накалить обстановку, усилить конфронтацию. Невольно подумалось, что делается это нарочно, дабы не дать передышки президенту, у которого все больше накапливалась усталость и потому требовался полноценный отдых. В воздухе словно висело ожидание чего-то непредвиденного.

Именно в этот момент кому-то пришло в голову произвести в течение трех дней обмен 50-рублевых купюр.

Страну вновь тряхнуло, да так, что президент вынужден был прервать отпуск и вернуться в Москву. Встречали его на даче Черномырдин, Илюшин и я. Прилетел он вертолетом, выглядел бодро, но был озабочен, Черномырдин доложил о ситуации с обменом денег. Потом зашел разговор о наших делах. Я рассказал, что проверка закончена и экспертиза подтвердила подлинность документов. Теперь нужно было решать вопрос по Баранникову.

В эти дни произошло еще одно событие, которое также требовало решения президента по Баранникову. В Таджикистане было предпринято нападение на наш пограничный пост, погибло много наших ребят — им вовремя не оказали помощь. Баранников — в отпуске, а его заместитель, командующий погранвойсками, — в США. Общественное мнение очень резко прореагировало на гибель военнослужащих. По этому поводу собирался Совет Безопасности. И, конечно, досрочно вышел из отпуска В.П.Баранников. Как-то поздно вечером приехал ко мне на дачу В.Г.Степанков, тогдашний Генеральный прокурор России. Мы долго ходили с ним до дачным дорожкам, обсуждали дела межведомственной комиссии и расстались за полночь. Уже тогда он прослышал о том, что и на него Якубовский набрал компромат. Но ничего существенного и серьезного на Степанкова не было. Возможно, за этим стояло большое желание Ильюшенко уже тогда заявить о себе как о претенденте на место Генерального прокурора. Напомню: я всегда с большим уважением относился к Валентину Георгиевичу Степанкову — честному, мужественному человеку. Он остался таким и в мартовских событиях, когда поднялся переполох по поводу Указа Президента о введении особого режима управления, и особенно — в октябрьских, когда практически отказал Хасбулатову и так называемому десятому съезду в возбуждении уголовного дела по Указу № 1400.

В то посещение Валентин Георгиевич предупредил меня, что Баранников дал команду срочно собирать компромат на всех членов комиссии и тех, кто с ними сотрудничает. По его словам, уже было заведено семь уголовных дел. Правда, сами дела выеденного яйца не стоили: о нарушении при пересечении границы (это когда везли Якубовского), об использовании служебной техники для прослушивания (ее, правда, мы не брали, но просили Евгения Савостьянова — он тогда работал начальником управления ФСК по Москве — дать нам миниатюрный магнитофон) и другие в том же духе. Но колесо завертелось. Теперь — кто кого.

Утром позвонил президенту. Мне сказали, что его нет и прибудет он только к началу заседания Совета Безопасности. Попытался связаться по спецкоммутатору — разъяснили, что президент гуляет у озера, видимо, обдумывает ситуацию. Позвонил секретарю Совета Безопасности Олегу Ивановичу Лобову, спросил его, какое решение готовится. Он ответил, что по делам Таджикистана — «предупреждение» Баранникову.

Мне так и не удалось в этот день связаться с Борисом Николаевичем, а на следующий день, в 11 часов, у него должна была состояться встреча с Баранниковым.

В 10.40 раздается звонок президентского телефона. Поздоровавшись, Борис Николаевич произносит:

— Ну, что будем делать с Баранниковым?

— Теперь нужно снимать, Борис Николаевич. Баранников начал сбор компромата на членов комиссии и уже завел несколько уголовных дел. Он теперь не остановится ни перед чем. Не снимете — он со всеми счеты сведет, а вас предаст, если уже не предал.

— Хорошо. — Президент положил трубку.

Начались мучительные ожидания. Ждали, когда начнется разговор, ждали его окончания, ждали результата.

В 11.40 еще один звонок президентского телефона, быстро снимаю трубку.

— Я подписал указ об освобождении Баранникова. — И телефон отключился.

Можно было вздохнуть с облегчением. Разговор был, вероятно, жесткий, после чего Борис Николаевич уехал и был очень молчалив и хмур еще несколько дней. Не просто далось ему это решение…

Дальнейшая работа комиссии практически ничего нового не принесла. Но на заключительном этапе произошло событие, которое потрясло страну, — трастовый договор с подписью Руцкого, означавший, что у него имеется счет в швейцарском банке на три с половиной миллиона долларов. Эти деньги якобы были получены вице-президентом после заключения сделки между фондом «Возрождение», который в свое время создал Руцкой, и одной иностранной фирмой. Договор привез Котенков из последней поездки в Канаду.

У меня почему-то возникло внутреннее недоверие к этому документу, и я начал с пристрастием допытываться, насколько он достоверен и как он попал в руки Котенкова. Александр Алексеевич объяснил просто: документ ему привез Якубовский за пять минут до посадки в самолет, и он сам не успел толком объясниться с ним по этому поводу, только в самолете посмотрел бумаги. Однако Ильюшенко очень настойчиво тянул нас к опубликованию документа. Я много раз и тогда, и в последующем спрашивал у Ильюшенко: достоверен ли документ? Сначала он твердо заявлял, что всё это достоверно, но в последующем, когда стал и.о. Генерального прокурора, не теряя самоуверенности, говорил: