Хотя это не совсем порядок — человек не стоит на очереди, а не стоит, потому что не ставят, нет постоянной прописки. Но есть оправдание для исключений из правила — аренда кончается, женщина с малолетним ребенком.

Конечно, чего-то стоящего ей не обещают, но внезапно проклюнулась маленькая комната — подселение к одинокой старушке.

— Нет, ты избалован цивилизацией и не понимаешь, какая это радость — хоть каждый день лежать в собственной ванне, — мечтала Наташа. — А Марина обещает вовсе из ванны не вылезать. А на кухне всего два человека — я и старушка. А со старушкой мы подружимся — нужна же ей помощь на случай болезни. Только бы не сорвалось!

Пляж был почти пуст. Сиротливо торчали зонты, на песке сидели три пожилые оптимистки, ожидающие солнца. Впрочем, возможно, они слышали, что воздух перед грозой особенно полезен для здоровья.

Песок казался грязновато-серым. Вдали, у самой воды, бегала девочка. За ней гонялась пожилая женщина, девочка нарочито рвалась к воде, как-то странно, по-клоунски, выбрасывая ножки, женщина ловила внучку сосредоточенно и серьезно.

Тревожно вопили чайки.

Я увидел, что за соснами постоянно уходят вверх люльки огромного колеса обозрения.

— Никогда не катался.

— Так пойдем.

— Садитесь, молодежь, — приговаривала пожилая женщина, пристегивая цепочки к люльке — на тот, понятно, случай, если кто-нибудь захочет вывалиться на ходу. — Это колесо счастья.

— Спасибо, — сказал я.

Словно бы женщина раздает счастье не всем желающим, но лишь тем, кто его достоин.

Сиденья вращались, и можно было все вокруг осмотреть разом, но мы смотрели на залив.

Колесо медленно поднималось, вода уходила все вниз и вниз, крепость и тот дальний берег, откуда мы приехали, все вырастали и вырастали, и нетрудно было понять, что от дома родного не скрыться — о! высоко сижу, далеко гляжу! — стоит подняться чуть вверх, и дом родной все прибывает и прибывает.

То было ровное и медленное движение вперед и вверх, и мы сравнялись с ярко-зелеными верхушками деревьев, и выплыли сперва купола, а затем и целиком белая церковь, а дальше, вправо, танцплощадка и мелкие летние домики; а земля с высоты представлялась местом вовсе волшебным; и женщина, пустившая нас на колесо, была права, обещая счастье: краткое ощущение полета, и покой, и волшебный охват всех пространств разом, так что было понятно — это и есть вершина счастья, большего быть не может, и оно неповторимо.

Я молча, глазами спросил Наташу, хорошо ли ей, и она печально, даже как-то потерянно подтвердила — да, хорошо.

Мой восторг был столь полон, что в памяти всплыли строки: «Господи, продли минуты эти, не отринь от чада благодать», и суеверно пытался я удержать в памяти если не весь этот день, то хотя бы полет.

Но лишь несколько мгновений восторженный взор выхватывал максимально возможные пространства, а потом начался спад, и мы сравнялись с верхушками деревьев, и погасла церковь, и исчезли крепость и дальний берег, и мы ступили на чуть покачивающуюся землю.

— Повторим? — спросила женщина.

— А можно ль счастье повторить? — спросил я и улыбнулся, чтоб сгладить высокопарность вопроса.

— Тоже верно, — так это философски согласилась женщина.

Однако восторг, что возник в полете, все не проходил. Это был именно восторг, а не умиление и не расплавленность воли, и его не смогла вымыть песня «Миллион алых роз», доносившаяся из динамика, висевшего над зеленым бревенчатым домиком.

Танцкласс — призывала афиша. Мы заглянули — и это было удивительное зрелище: танцы среди бела дня — в маленьком зале несколько женщин, сбившись в кружок, взбрасывали ручки, выворачивали ножки, и там не было ни одного мужчины.

Что ж, понять нетрудно: туристское место, женщины танцуют в свое удовольствие, а мужчины исключительно с целью познакомиться. А какое же знакомство днем — это даже и подумать-то смешно. И что ж тогда делать вечером? Ох, эти неизведанные мной удовольствия — никогда не был в домах отдыха и, следовательно, не знакомился на танцах.

Это был день постоянного везения. Мы увидели белый, похожий на голубятню домик с надписью «Кафе». В нем было пусто (что нетрудно объяснить — горожане не приехали из-за плохой погоды, а отдыхающие обедают в своих столовых), и было хорошее мясо и крепкий кофе. И — кутить так кутить — я взял по бутерброду с черной икрой и немного сухого вина.

Меня все радовало: и что день удачно складывается, и что мы вместе и вольны, но всего больше — что в кафе пусто.

Пожилая буфетчица смотрела на меня одобрительно — хороший парнишка (это я) познакомился с молодой женщиной (явно не женой, иначе чего это брать икру и сухое вино) и оформил хороший заказ.

А мы смотрели друг на друга, взгляд Наташи был нежен, она, несомненно, рада этой поездке, и она села удобней, подперев щеку ладонью, а буфетчица, женщина деликатная, ушла, предоставив молодежи рассматривать друг друга до опупения; и тогда я протянул руку и коснулся Наташиной щеки, и она задержала мою ладонь, склонив щеку к плечу, и как всегда я умилился, какая у нее тонкая кожа — такая нежная, что потом, когда останусь один, долго ощущаю кончиками пальцев память о ее коже.