Не исключал польскую крестьянскую колонизацию при обсуждении вопроса о Пермско–котласской железной дороге И. Л. Горемы–кин 133. В канун первой российской революции возник проект перемещения в Сибирь 43 тысяч шляхтичей Новгородского уезда Волынской губернии 134. Эта мера, будь она осуществлена, носила бы не карательный, а патерналистско–охранительный характер: ее не исключали и для поддержания терпящих нужду дворян «скудеющего» Центра. После революции на переселении малоземельных крестьян Царства Польского горячо настаивал близкий к П. А. Столыпину сенатор Д. Б. Нейдгарт. По его мнению, поляки вовсе не должны устраняться от несения тягот, связанных с переездом и хозяйственным освоением новых земель. Сенатор не видел никаких трудностей в преодолении ограничений 1889 г. («едва ли это норма, которую не перейти»). Есть основания полагать, что последние к концу революции фактически уже не действовали 135.

Общую ситуацию с секретным законодательством в отношении поляков точно и емко характеризует документ официального происхождения, датированный январем 1905 г. «В некоторых ведомствах, — гласит он, — принятие на службу и повышение по оной поляков или католиков ограничено известными процентами, в других доступ для них совсем закрыт. Закона в этом отношении нет, но существуют инструкции, циркуляры, правила, нигде и никогда не опубликованные, существуют подчас устные запрещения, так что о существовании ограничений и запрещений можно судить лишь по фактическому положению дел»136.

Подготовка в развитие указа от 12 декабря 1904 г. правовых актов, отменяющих национальные ограничения по службе, надолго задержалась в министерских и думских инстанциях. Хотя в действиях правительства и прослеживается боязнь вызвать национальной дискриминацией недовольство общественности, оно явно не спешило порывать с прошлым. «В ряде важных правительственных актов последнего времени проводятся начала равноправия всех элементов населения государства без различия их по племени и вероисповеданию, — читаем в секретной записке военного министра А. Ф.Редигера конца 1906 г. о процентных нормах. — Однако полное практическое осуществление этих начал вероятно станет возможным лишь с наступлением более или менее полного успокоения умов… Такое успокоение едва ли может наступить в сравнительно короткий срок»137.

Большой резонанс получило выступление в Государственной Думе И. Г.Щегловитова, занимавшего в 1906–1915 гг. пост министра юстиции 138. Накаленную атмосферу этого заседания, состоявшегося 2 марта 1909 г., сохранила его стенограмма. «С практической стороны, — говорил министр о судебных должностях Царства Польского, — было бы величайшей ошибкой (Пуришкевич, с места: несчастьем) раскрыть в настоящее время двери суда для лиц польского происхождения… Они засорят это дело своим сепаратистическим

направлением. (Голос слева: молодец министр; голос справа: великолепно; голос слева: ничего великолепного нет, стыдно). Двери суда в других частях Российской империи полякам открыты, ибо мы стоим на почве равноправия… Щиунелис, с места: в Сибири, в Туркестане? Голос из центра: нет, и в Харьковской губ.; Марков 2, с места: слушайте, слушайте)». Щегловитов ссылался на ограничения, введенные после восстания 1863–1864 гг., но, вызвав бурные рукоплескания справа, добавил, что и без правовых санкций «как представитель нынешнего правительства» придерживался бы дискриминационной практики 139. В унисон правому министру черносотенный «Мирный труд» писал в 1909 г. о «поляках, наводнивших у нас целые ведомства»140. Антипольская политика самодержавия вызвала повышенный интерес комиссии Временного правительства, допрашивавшей Щегловитова в 1917 г. На вопрос, «на каком законе вы основывали соответственные мероприятия», последовал ответ экс–министра: «конечно, закона я бы вам не указал…». Членами комиссии Щегловитову были предъявлены факты национальных притеснений за пределами Царства Польского, которым тот в своих показаниях, как и в думском выступлении, стремился ограничить признание проводившейся дискриминации поляков 141.

Сбор министрами и главноуправляющими сведений о существующих ограничениях побудил перейти в наступление местные власти. По отзыву варшавского генерал–губернатора Г. А.Скалона, «замечаемый ныне сильный подъем сепаратических стремлений в польском обществе исключает возможность передачи в настоящее время и в ближайшем будущем лицам польского происхождения руководящей роли по управлению как целым краем, так и отдельными его составными частями»142. Вплоть до самой оккупации немцами Царства Польского в 1915 г. продолжалось начатое еще перед революцией обсуждение вопроса о службе поляков на железных дорогах и в почтово–телеграфных учреждениях. Планку требований к ним власти подняли невиданно высоко: от железнодорожников добивались «не только безусловной преданности России, но и полного самоотвержения»143.

Уже на втором году мировой войны депутат Думы от Виленской губернии Л. С.Путткамер обращал внимание на то, что к западным губерниям применяется «специальная политика по традиции». «Этой политики розни и недоверия, — продолжал он, — не переменила ни война, властно требующая единения, и не оказали на нее влияния исторические акты, говорящие о примирении двух братских народов… В политике Министерства внутренних дел по отношению к нам личность министра играет второстепенную роль. Основа зла лежит всецело в ограничительных законах, которые дают администрации возможность проявлять свое антипольское усердие л бесконечной веренице циркуляров»144.

Два краеугольных камня политики Николая I — рассеяние поляков за пределами исторического ареала их обитания и побуждение их к государственной службе — в связи с новым восстанием дали серьезную трещину. Утверждаются тенденции к сосредоточению польских подданных Империи на бывших землях Речи Посполитой (или одного Царства Польского) и отчуждению их от государственной службы. На место детальному, стремившемуся все предусмотреть и в точности регламентировать законодательству приходит инициатива отдельных ведомств и рвение местных властей. Курс на «затирание» границы 1772 г. и борьба с ее нарушениями со стороны поляков — вот тот круг, в котором вращалась правительственная мысль последней трети XIX в.