В правительственном курсе аккумулировались позиции различных группировок высшей бюрократии, точка зрения местных властей, инициативы верноподданных, а также проекты, озвученные прессой, роль которой качественно возросла в пореформенное время. Правительственная и общественная мысль видятся не двумя автономными сферами, а своего рода сообщающимися сосудами. Правительственная мысль питается мыслью общественной, при этом, как правило, не отождествляя себя полностью ни с одним из ее направлений и тем более не являясь средней арифметической их всех. Общественная мысль формулирует национально–государственные интересы, оценивает результативность политики. Государство, в свою очередь, старается предвидеть реакцию на принимаемые решения и контролировать самодеятельность общественных сил. Диапазон конкретных проявлений этого сложного механизма в самодержавной России чрезвычайно велик: от прямого заимствования до принятия жестких контрмер.

Не отличался однородностью и сам управленческий аппарат. Острые противоречия возникали как внутри кабинета, так и по линиям: центральная власть — главы местной администрации, главы администрации — чиновничество. От каждого из названных звеньев в весьма значительной степени зависела политика в польском вопросе. Целая плеяда министров и еще большее число администраторов генерал–губернаторского ранга обвинялись в пропольских симпатиях. При существовавшей после 1831 и 1863 гг. расстановке сил в верхах им приходилось довольствоваться ролью критиков проводимого курса, лишь изредка и ненадолго перехватывающих политическую инициативу. Неслучайно, сторонники «гуманитарного» направления не оставили развернутых программ действий в польском вопросе, сопоставимых с наследием Н. А. Милютина и М. Н. Муравьева. Тем не менее они внесли несомненный вклад в противодействие крайним решениям. В контексте же взаимодействия бюрократии с общественностью эта роль была присуща правительству в целом: оно, как правило, не решалось использовать праворадикальных приемов, широкий спектр которых предлагался реакционными кругами. И в Центре, и на местах власти прислушивались к позиции руководителей православной церкви, что, надо признать, отнюдь не способствовало гибкости национальной политики.

Правительственная политика в области российско–польского урегулирования полна парадоксов. Локализация в своеобразной «черте оседлости» или рассеяние поляков. Насильственное привлечение на государственную службу или жесткое ограничение приема на нее. «Затирание» невидимой, но все еще небезопасной, границы 1772 г. и меры против ее перемещения под давлением «польской экспансии». Разработка детального антипольского свода ограничений и неумение добиться его целенаправленного применения, в частности, из–за конкуренции национального и конфессионального признаков в процедуре «обнаружения» поляков. Поощрение русской колонизации и боязнь за политическую лояльность переселенцев и их стойкость к ассимиляции. Использование для решения проблем окраин социальных носителей (чиновники, семинаристы, раскольники) острейших внутри–российских проблем. Столкновение мотивов сближения и отчуждения в законодательстве о «разноверных» браках. Наделение значительными привилегиями православной церкви как опоры режима и бедственное положение духовного сословия.

Государственный курс в польском вопросе отличало разительное несоответствие политической практики стратегическим целям политики. Интеграционный эффект, значение которого вовсе не следует преуменьшать или оценивать сугубо в понятиях межнациональной конфронтации, достигался не столько благодаря, сколько вопреки усилиям правительства.

Продолжавшийся почти столетие эксперимент на западных рубежах Империи, при всем своеобразии решаемых в ходе него задач, был отмечен общими чертами, присущими российскому государственному менталитету. Во–первых, архаическим — чем дальше, тем более — мышлением сословно–конфессиональными категориями. Во–вторых, явным предпочтением бюрократических методов ведения «русского дела». Создание стимулов, способных вызвать к жизни общественную самодеятельно'сть, долгое время находилось за пределами исторического опыта самодержавия. Тем не менее внимания и непредвзятой оценки заслуживает действие идейных побуждений. В этой связи пора отказаться от безоговорочного осуждения представителей власти на том лишь основании, что они руководствовались национально–государственными интересами в понимании своего времени. Реализовать последние могла система управления, ориентированная не на методы подавления, а на широкую реформаторскую перспективу, способную обеспечить параллельное развитие Центра и национальных окраин.

1 Исторический обзор деятельности Комитета министров, т. 4, с. 117–118.

Достойна удивления та неспешность, с которой имперским правительством вырабатывались политические рецепты, изыскивались средства, производились опыты, извлекались из них уроки. «Добродушная» Россия, по меткому выражению А. И. Кошелева, в отличие от своей соседки Пруссии, действовала в польском вопросе «спустя рукава» [1] . Государственным деятелям прошлого, кажется, была чужда мысль о том, что время, отведенное историей на эксперименты, не безгранично. Такой стиль политики, помимо упорного противодействия поляков, оЦл предопределен слабой динамичностью российского общества, далеко не сразу оправившегося от многовекового крепостного оцепенения, прерывистостью и противоречивостью реформаторского процесса, огромной инерцией традиционализма.

ГА РФ, ф. 109, Секретный архш, оп. 2, д.586

Последнее польское восстание показало ясно всем мыслящим и любящим нашу Родину, что ненависть их ко всему русскому глубоко пустила корни, что они поставили главным принципом своего существования — возможность вреда в различных видах всему русскому народу.

Под покровом мнимой преданности и глубокого смирения они втерлись во все слои доверчивого нашего народа; своей угодливостью и изъявлением лживого расположения к пользам нашим часто успевали в своих стремлениях. И горе неопытному, он был быстро опутан самой сложной цепью хитрости и коварства и обессиленный уже бессознательно шел к цели, указанной врагами его родины.

Как частно в человеке, так и в массах народа, совершенно тождественно, получают развитие все стремления и страсти общечеловеческие.

Поляки в продолжение нескольких десятков лет были по неисповедимым законам судьбы поставлены в отношения к России самые неприязненные. Несмотря на искренние желания правительства создать благо этого народа, он постоянно крамолами и изменой мешал возможности достигнуть этого блага. Ряд исторических событий, столь общеизвестных, только более увеличивал ненависть к своему Могучему Единоплеменнику. Легкомысленное и восторженное до нелепо–средневекового энтузиазма, польское дворянство и за ним праздная и нищенствующая шляхта среди попоек, беседуя о давно минувшей славе Польши, увлекало неопытных юношей звучными словами * Свобода и Отчизна».