Шрифт:
Ну, вот… Хотел привести в пример пару строчек и не удержался, переписал всё стихотворение. Жалко было резать, рвать.
В очередной раз приезжаю в Актюбинск. «Актобе» — городу вернули его первоначальное название. Звоню Амантаю: — У меня стишок…
— Давай!..
— Зачем жалеть мне, право, Вашу жопу? Детей нам вместе с Вами не крестить…Конечно… Иначе и быть не могло. Я опять забыл, как там дальше. Амантай смеётся в трубку. Как я понял, ему уже этих двух строчек хватило. А мне — нет. Мне нужно договорить. Вот… вспомнил:
— Я всё хотел бы Вам разворотить, А после — поцелуями заштопать…— Ты где? — спрашивает Амантай.
— У Димы, на Бульваре. (Я остановился у старшего сына).
— Сейчас подъеду.
Через двадцать минут у дома тормозит немецкая машина. Из неё выходит Амантай. Владелец иномарки, блин. Им там, в Казахстане, повезло — нет отечественного производителя. Глаза разбегаются от японско–западной техники на улицах. Ресурс подержанной иномарки выше, чем у новой «десятки» раза в полтора. И купить её можно в Актобе в два раза дешевле, чем жигулёвское чудо.
Поэтому я не очень удивился, что простой поэт Амантай Утегенов разъезжает в машине, про которую простому российскому поэту можно сказать «вам и не снилось».
Как оказалось, у Амантая ещё и коттедж появился. Комната для приёма гостей — второй этаж, сто квадратных метров. На видном месте — подарки от областного акима (губернатора) к 50-летию Амантая. На книжной полке — толстый том энциклопедии Актобе. В ней, естественно, статья об Амантае Утегенове.
Амантай с гордостью показывает свой дворик, где молодые деревца, гараж, железобетонный сарай. В нём Амантай хочет развести кроликов — они для здоровья полезные. У меня громадный опыт по разведению всякой живности — от кур до крупных рогатых. Делюсь: сено, пшеничка… помещение отапливать не обязательно. Крольчихе нужен домик. После случки её нужно обязательно отделить от самца. Иначе он её затрахает. Амантай внимательно слушает, задаёт вопросы. Я охотно и подробно отвечаю. Знаю — какой из него животновод — всё равно будущие кролики Амантая обречены, передохнут. Мои все подохли…
В комнате для гостей Амантай читает свои новые стихи. Мы не виделись шесть лет. Наверное, он стал писать по–другому. Наверное, другим стал я. Новые стихи меня «не цепляют». Как об этом сказать другу? Стихи, наверное, хорошие, и то, что во мне ничего не шевельнулось — это уже можно объяснить моими внутренними неполадками.
Уже у себя дома читаю Амантая прежнего:
«Белый лист»:
Пару месяцев назад в гостях у Андрея Максимова в «Ночном полёте» был Олжас Сулейменов. Прижизненный советский классик тяжело сидел в кресле и присутствовал. За время беседы не запомнилось ничего, хотя ожидалось. Впрочем, один пассаж разговора в голове застрял. Олжас занимается сейчас научной, исследовательской работой. — Между прочим, — говорил он внимательно слушающему его Максимову, коровы в Канаде говорят «М–м–м-о-у…». И в Африке коровы говорят «М–м–м-о-у…». И наши коровы говорят «М–м–м-о-у…». — Что вы говорите? Вот уж никогда не задумывался, что коровы в разных странах говорят на одном языке, — учтиво изумился Максимов.
Вот и вся беседа.
Невозможно быть поэтом, Если ты собой доволен, Если не нависнут беды, Не нахлынут злые боли, Если сердце не сжимает Челюсть хищная тоски, Если друг не понимает, Если враг тебя не ценит… (Амантай Утегенов)Что поделаешь. Случается, поэты умирают раньше, чем их физическая оболочка. Но на Олжаса мне, в сущности, наплевать. На Амантая — нет. Мне лучше думать, что я не понимаю его новых стихов. Что он меня перерос, ушёл дальше, что должно казаться естественным.
Когда–то я написал стихи ко дню рождения Амантая:
Pen… pencil… penis… Однокоренные Слова, с одним призванием — творить. Вы всеми всех корнями покорили Осталось в клуб какой–нибудь вступить. Мудрец и воин, предстоит Вам опыт Из двух культур сработанным клинком Пронять до чресел хладную Европу Своим, на редкость, русским языком. Распят в стихотворениях и счастлив — Пен–клуба не хватает Вам в судьбе, Где будут тридцать витязей прекрасных И с ними — гордый сокол Актобе.