— Не дергайся, — предупредил гном с арбалетом. — Шевельнешься — болт в кишки всажу.

Седоватый снова поднялся, и, несколько пританцовывая, подошел к Вэнни.

— Руки! — сказал он и резко поднял руку с открытой ладонью, словно намереваясь ударить его пятерней в лицо. Вэнни, к его чести не дернулся. А вот я молчать не стала. Подалась вперед на плече, и издала что-то среднее между шипением и писком. Честно говоря, вышло у меня это непроизвольно, но зато естественно.

— Ты глянь-ка, — по-детски как-то умилился тот, кого назвали Томом. — Защищает.

— А то, — ответил Вэнни. — Я ее долго дрессировал. Прекрасная защитница. Может и в лицо прыгнуть, а если укусит, то я не позавидую, вцепится — не оторвешь.

С чувством юмора у циркача, может, и неплохо. Это не может не радовать. Но вот что не радовать может, так это то, что ситуация у нас резко ухудшилась. Если этот Том тебя сейчас ножом пырнет в бок, то я-то потом, может, и вцеплюсь, да ты уже не оценишь.

Впрочем, Том ножом в циркача тыкать не стал, просто прошелся длинными чувствительными пальцами по одежде, да выудил из карманов и оба кошелька, и волшебную колоду, и нож, и расческу, и купон из прачечной, и смятый чек из «Магнита», и договор на аренду места под цирк на Летней площади. Все это оказалось перед хозяином на столе, тот же вытащил из ящика что-то вроде подковы на длинной ручке, и провел ею над вещами артиста, после чего колода оказалась откинута в сторону и изучена внимательнее. Затем пришла очередь кошельков. Их содержимое было свалено к серебру в левой кучке на столе, а после дошло дело и до договора аренды.

— Значит, импресарио, говоришь? — хмыкнул хозяин. — Ну, предположим. Только десять грифонов — это не серьезно.

— А сколько? — спросил Вэнни, глядя на содержимое своих кошельков.

— Сто! — ответил Завуч.

— Сколько-сколько? — переспросил Вэнни, подаваясь несколько вперед и сторону.

— Колесо, — ответил хозяин. — Знаешь, монета такая, золотая, а на ней город — ну как на карте.

— Слушайте, да сколько же человек у девочки в семье-то? — поинтересовался Вэнни. — Да я за эти деньги удава жарандийского купить могу. Пятнадцать!

— Удав жарандийский тебе постель не согреет, — хмыкнул Том.

Возмущению Вэнни не было придела. В праведном гневе он подскочил к Алисе, схватил за плечи и принялся крутить ее, демонстрируя присутствующим:

— Какая постель? Вы ее видите? Нет, вы видите? Ни задницы нормальной нет, ни груди, волосы под шапку спрячь — так ведь и за мальчишку принять недолго.

Молодец. Алису от арбалетчика прикрыл, да и лысому с гномом до нее теперь добраться не так просто будет. Вот так и стой, никуда не уходи.

— Да кто ж тебя знает-то, каких ты любишь, — сказал Завуч. — Хрен с тобой, девяносто.

Ну что же, торг обещал быть жарким и долгим.

Мы сидели в полуразрушенном доме, ожидая, когда на нашу наживку попадется рыбка. Жужелица кивком указала Катайцу на нависающую над местом, где он устроился, глыбу — видимо, посчитала ее ненадежной. Катаец поднял голову, посмотрел, покачал головой, но пересаживаться не стал. Он вообще фаталист. Наследственность сказывается, что ли?

— Сэр, сержант Уиллис докладывает, что с собаками разобрались, — сообщил мне Бригир.

Я кивнул. Уж в Красотке я не сомневался, он тертый калач, если бы еще не придуривался… Ладно, это я уже много хочу. Девок в кабинете больше не допрашивает с особым усердием — уже хорошо. Ох и скандал тогда был, еле отговорил капитана выставить усердника на улицу. Он после этого три года констеблем окраины города патрулировал; уже потом, когда тот случай подзабылся, я снова выдвинул его на следовательскую работу. Почему? Да потому, что право на ошибку имеет каждый, а вот следователями работать могут единицы.

Отвлекся я, не о том сейчас думать надо. Вэнни прошел и сходу перо в бок не получил — уже неплохо. Знакомятся да присматриваются, ну а как же еще? Этот господин Локрахт — стреляный воробей. И пусть кому другому рассказывает, что безгрешен. Есть, есть грешки на душе, да на плутоватых руках; я таких пятой точкой своею чую. Выносит его пока на фарте да на удаче глупой, обходится, сходит с рук все, да только до поры до времени это. Рано или поздно попадется, как пить дать попадется, и не в цирке ему тогда выступать, а пользу родине на лесосеке приносить или мрамор в Лазурных горах [47] для имперских вельмож добывать.

Бурчит у девочки в животе, но что в комнате происходит, слышно неплохо. Кого и жалко — так ее. Тем более что и моей вины доля есть в том, что с ней стало. Я ведь тело ее матери видел, ее то ли любовник, то ли клиент придушил. И про то, что дочь у нее маленькая осталась, знал, как не знать? Сидела она тогда в комнате у соседки, в уголочке, глаза на мокром месте, что не спросишь — молчит. На следующий день — исчезла. Соседка сказала, родня из деревни забрала. Мне не до того тогда было, а что стоило констебля какого-нибудь к этой «родне» в деревню послать, проверить, есть ли вообще такие, живет ли у них девочка Алиса? Мог ведь, мог, легко мог. Теперь вот исправлять — не поздно ли? О, ну вот, к торговле перешли, значит и нам скоро поработать придется.