И так, воспроизводя в пространстве свист от взмаха палки, я шел прокладывая себе дорогу без змей, к дому. Я шел домой. Не спешил, зачем? В руке я крепко сжимал корзину, которая уже была пустой. Утром, отправляясь на рынок, эта плетенная корзина была полна гусиного пуха, который я с ловкостью беспечного ребенка продал одному старику, подушечных дел мастеру. И я был горд! Я нес в нашу насыщенную детьми семью – свою лепту! Я как-то спросил у матери, что такое «лепта»? Она повернулась ко мне, наклонилась и заговорчески ответила: « - Это древнегреческая монета. Ею пользовались когда-то очень давно. Она была медной, кажется и обозначает в дословном переводе – «маленькая», «тоненькая». Совсем как ты.» – после чего отвернулась и приступила к своим повседневным делам. Помню я тогда очень обиделся на нее! Как так получается, думал я! Это не справедливо! Я работаю и тружусь не меньше остальных детей в нашей семье! Я тогда убежал в лес и долго так сидел размышляя над ее словами, одновременно упиваясь своей обидой. Потом я все же решил подойти к бабушке и спросить у нее значение этого выражения. Я был уверен наверняка, что она расскажет мне что-то другое! Я верил и очень ждал утешительной легенды. Она всегда умела удивительно нежно и мудро разъяснять нам всем все на свете! Я побежал к ней и задал тот же вопрос: «Скажи, что такое лепта? Почему мама говорит, что это что-то очень маленькое и незначительное? Крошечная монетка, как я, и что моя помощь вам мала?» – бабушка тепло улыбнулась и посадила меня на табурет. Налила стакан молоком и, села напротив.

– Нет, дорогой. Твоя мама совершенно не это хотела сказать. И она не называла тебя мелким и незначительным. Я в этом уверена. – бабушка потрепала меня по голове своей мягкой и уже морщинистой рукой в мелких пигментных пятнышках, как у ягуара. – То, что лепта — это монета – правда. Но выражение внести свою лепту, имеет куда более глубокое и духовное значение. Сейчас я расскажу тебе одну притчу. – бабушка ласково и устало улыбалась. У нас за спиной слышались сторонние звуки – мои старшие братья и сестры шумно собирались ко сну. Бабушка протерла изнеможенное лицо и тихо продолжила.

– Давным-давно, во времена, когда Спаситель наш ходил еще по земле. Он подошел со своими учениками к храму, посмотреть на сокровищницу и на то, как люди всего города приносят подношения Богу. Тогда каждый горожанин был обязан внести в сокровищницу деньги, монеты и ценности, показывая таким образом, свое якобы уважение и преданность Богу. И сел тогда Иисус против сокровищницы и стал наблюдать, как народ кладёт деньги в сокровищницу. Многие богатые клали много. Очень много. И драгоценные камни, и крупные деньги! Уж не помню какие тогда водились. – бабушка улыбалась очень светло и мягко, она подлила еще молока в мой стакан и продолжила - Придя же, одна бедная вдова положила две лепты, что составляло тогда…- бабушка задумалась и махнула рукой. – Совсем немного! До пяти копеек, если на нашем языке. И стояла так, бедняжка. Ей было стыдно за себя перед всеми и перед Богом, наверное, но большего у нее не было. Исхудавшая и совершенно изнеможённая она помолилась про себя и скромно ушла, пропуская следующих. И тогда, подозвав учеников своих, Иисус сказал им: истинно говорю вам, что эта бедная вдова положила больше всех, клавших в сокровищницу! – бабушка сделала многозначительную паузу, мои глаза расширились от удивления, и я сглотнул полный рот молока поторопившись задать вопрос, но бабушка продолжала – И ученики Его так же удивились. Как? Почему? Объясни! И Спаситель наш ответил им. Очень просто. Ибо все клали от избытка своего, а она от скудости своей положила всё, что имела, всё пропитание своё. Вот так вот. – бабушка снова положила руку мне на голову. – Теперь понимаешь? – я молчал. Мне нужно было соединить все сказанное и услышанное и я не ответил. – Помощь твоя, по силам твоим и внутреннему желанию. Так, что иди спать. И не тревожь свою душу сомнениями. Каждый из нас любит друг друга и заботиться о каждом члене, как умеет и как хочет. Покойных снов.»

И вот я шел размахивая палкой и уже на холме увидел наш дом. Дом, а точнее поместье, было у нас большим и просторным. Благодаря усилиям моей бабушки и очень требовательного деда, каждый член нашей семьи выполнял в этом своеобразном государстве свою четко установленную функцию. При этом, никто не жаловался и не противился поставленным целям и задачам. Мой отец, например, заведовал мельницами, братья занимались лошадьми, а женщины распределяли между собой курей, свиней, гусей и конечно же добрых и пассивных коров. А такие, как я, которым было до 10 лет, занимались, как гордо говорила моя мать - экономикой! Нам было смешно и весело исполнять роль продающих важные для жизни и комфорта продукты потребления или как-то так. Не помню, моя мать умела витиевато называть простые вещи непростыми фразами.

Так вот я шел по жаркой плоскости мироздания. Палило яркое солнце и в мои мысли то и дело влетали, нет, вливались, как густая сгущенка, всевозможные воспоминания и размышления. Но завидев родной дом, я по не понятным причинам, с охватившей меня тревожной радостью, стремглав понесся навстречу семье. Уж как-то подозрительно мне захотелось вбежать в ворота, напугать курей и обхватить за талию мою невысокую, но стройную мать! И я бежал. Бежал перегоняя ветер! И перегнал, потому, что ветра то и не было. Только благодаря моему движению, в неподвижном воздухе образовался вихрь. Такой тяжелый и душный. Но все же, что-то меня обдувало.

И тут, я услышал выстрел. Потом еще один. Я упал, как бежал. Счесал колени и вжался в траву. Выстрелы доносились из нашей усадьбы. Их было несколько, с короткими перерывами. Потом мне почудилась пулеметная очередь и тишина, повисшая в воздухе над моей головой, чуть выше сухой и сорной травы. Я лежал не понимая еще, что делать. И с чего бы это в нашем доме стреляли? Но некие первобытные инстинкты меня крепко держали в траве. Чуть позже, я услышал голоса незнакомых и грубых людей. Они смеялись, но я их не видел, мне было страшно поднять голову, я прижимался к земле, словно это была моя мать и тихо-тихо лежал в полном неподдельном оцепенении. А голоса, что-то говорили и реготали, как пьяные мужланы по ночам в колыбе. Мой отец страшно не любил пьяниц, да он и сам себе редко позволял вольности и уж точно никогда, я не видел его пьяным. И не увижу. Понял я как-то сразу.

Заржали кони и голоса с улюлюканьем растворились в дали. Стало тихо. Так тихо, что прямо жутко. Я хотел было заплакать. Это означало, что оцепенение покидает меня, но сдержался. Я не мог! Я не смел! Мне нужно было узнать, что там? Дома! И я заставил себя встать на дрожащие, кровоточащие ноги. И побежал. Почти побежал. Шатаясь и кривя лицо от боли, весь в траве и сорняках я вошел в перекошенные распахнутые ворота. Все еще стояла пыль, она в таком жарком воздухе, не успела осесть. Глубокие борозды от телег рассекали двор. Эти грубые голоса убегали в спешке, и я видел, как где ни где, были разбросаны знакомые лоскутки тряпья и раздавленные сапогами яблоки. А еще по-прежнему оставалось очень тихо. Я уже не бежал, я криво шел прихрамывая вперед и набравшись сил, выдавил из себя какой-то хриплый и пискливый окрик.

– Па. – пыль тут же съела мой жалкий призыв, и я повторил прочистив горло. – Па! – я шел ковыляя сквозь облака земли и глины. – Отец! – уже громче крикнул я, но мне так никто и не отвечал. Мне это не нравилось. Совсем не нравилось! И это все мне настолько не нравилось, что честно говоря, на тот момент я и не хотел знать ничего. Мне на самом деле уже не нужны были ответы. Я не хотел дальше знать: почему тихо, куда все подевались, где отец и почему вообще никого нет?! Даже курей! Даже глупых-глупых курей! Нет. Одни перья, пыль, разноцветные веревочки и растоптанные яблоки. Больше ничего.