– Ты все еще настаиваешь на том, что что-то испытываешь к ней?

– Не настаиваю и никогда не настаивал. Иначе меня бы здесь не было, разве не так?

– Хочешь, верь, хочешь, нет, но я не верю ни единому твоему слову, сын. Мы зашли слишком далеко, что бы все испортил.

– Разве ты никогда не хотел для меня чего-то большего, нежели это?
– он сделал руками жест, словно пытался объять необъятное.

Демон расположился в кресле, закинув ногу на ногу. В его рту сама собой появилась сигара.

– Я всегда знал, что твоя мать тебя испортила. От меня ты не мог унаследовать этой глупой сентиментальности.

– Ну, должен же я был взять от нее хотя бы что-то.

Отец смерил его пристальным взглядом.

– В тебе от нее больше, чем ты думаешь. Когда я смотрю на тебя, то вижу ее.

– Ерунда, это не мое тело.

– Кто говорит о теле? Ты можешь взять себе какое хочешь в любой момент. Демоны видят куда глубже плоти, и тебе ли не знать об этом. И знаешь, я очень рад, что это маленькое недоразумение между нами исчерпано. Мне не хватало тебя последний год.

В этом Кай не сомневался.

– Это был долгий год, но ведь главное, что каждый из нас получил то, чего хотел, верно?

Последние слова ножом резали его слух. Когда это он хотел снова оказаться здесь?

– Да, - отец сделал затяжку и выпустил густое облако дыма.
– Хм, все еще не могу поверить, что ты сохранил ей жизнь.

– Кому?
– Кай сделал вид, что не понимает, о чем речь. Он всегда был первоклассным актером, но в последнее время ему требовалось напрягать все свои усилия, чтобы удержаться и не утонуть в океане собственной лжи. В последнее время он дышал ею как воздухом.

– Жнице.

Если бы не она, меня бы здесь и не было

, - подумал он.

Да нет, на самом деле был бы. Только такой, как прежде, с холодным сердцем и лишенный эмоций.

Хорошее было время.

– Я решил, что это могло бы выглядеть...элегантно. В любом случае жница больше не моя проблема.

И ради последнего одолжения

ей

я продался им с потрохами.

Кай до сих пор не решил, чем же в действительности была их последняя встреча с Фиби: проклятием или благословением, ошибкой или панацеей, правдой или ложью. Кого он так упорно старался обмануть все это время: ее или себя?

В любом случае, больше она действительно не его проблема. Фиби Коллинз не существует отныне.

– Когда ты планируешь свести своих деток?

– Думаешь, уже пора?

– А почему бы и нет? Уверен, они очень удивятся, когда узнают правду. Или хотя бы ее часть, - ему стоило больших трудов не подавиться собственной горечью.

– Что тебе уже не терпится увидеться со своими братьями и сестрами?

На самом деле, единственной, кого хотел увидеть Кай, была Элизабет. И она так же была единственной, кого он считал своей семьей, кроме Отца, конечно же.

– И все-таки с твоими генами явно что-то не так, если посмотреть на всех твоих отпрысков.

– И ты не исключение, между прочим.

– Не стану спорить. Поэтому ты выбрал Сема, единственного, кто не рожден от крови твоей?

– Поэтому тоже. Я всегда знал, что этот парень сможет многого добиться. И он сможет сделать то, на что у тебя кишка тонка.

– В чем ты обвиняешь меня сейчас: в том, что я слишком демон или слишком человек? Или, быть может, в том, что мне посчастливилось родиться твоим сыном?

Отец не повысил голос ни на полутон, но напряжение тут же разлилось в воздухе. Подчинение. Страдание. Как глоток отравленного воздуха, за которым следует удушье, а не облегчение. Это так знакомо на самом деле.

– Тебе нужно проветриться и подышать свежим воздухом, сын. Возвращайся, когда сможешь мыслить трезво. И найди себе нормальное тело, не хочу видеть, как ты разлагаешься.

– Конечно, Отец.

Оказавшись на улице, Кай одновременно понял две вещи. Во-первых, Отец был прав, и на свежем воздухе ему действительно стало лучше. А, во-вторых, он ни за что не избавится от этого тело, так как оно единственное, что у него осталось после смерти Фиби. Потребуется много сил и времени, чтобы сохранить его, но время - как раз единственное, чего у него достаточно.

Тело подводило его, открывались старые раны на спине, ногах, плечах, проступали давно исчезнувшие ожоги. Лицо пекло так, словно он горел. Но на самом деле так и было, пусть не сейчас и даже не в этот век.