Они, чувствуя, как неуютная щекотка пробегает по спинам, огляделись. Вестибюль был гол, как танцевальный зал. Света пыльной полуразбитой люстры едва хватало, чтобы различить очертания покрашенных голубой краской стен и низкого грязно-серого потолка.

Олег быстро подошел к обитой рейкой двери и приоткрыл ее. Шум голосов и плеск воды усилились. Это была раздевалка. Где-то свистела прохудившаяся труба. Дверь в мыльную, а за ней и в парилку стояла открытой, все помещения заполнял густой пар.

— Быстрей, — Олег сделал Инессе знак следовать за ним.

Они вошли в раздевалку. Олег нащупал одежду, висящую на крючках вдоль стены. Это оказались черные рабочие робы, теплые и влажные от пара. Олег выбрал штаны и куртку поменьше, бросил Инессе:

— Переодевайся.

Она с отвращением разглядывала неуклюжее, мокрое, как лягушачья кожа, облачение.

— Может быть, подскажешь мне другой выход? — шепотом прикрикнул он на нее, видя ее колебания.

Она нехотя начала стягивать платье.

Спустя несколько минут после того, как они переоделись, из мыльной начали выползать зеки. Раздевалку заполнили мат и феня. Инесса и Олег забились подальше в угол.

Лицо Инессы болезненно сморщилось.

— Что, наши ушки не привыкли? — сказал Олег. — Придется потерпеть. Зато можешь быть уверена — нас не выдадут.

— Особенно если я буду наложницей всей этой кодлы, — повернулась к нему Инесса.

Олег пожал плечами.

Кулачки Инессы уже готовы были пройтись по его груди, но дверь раздевалки распахнулась. Они мгновенно отвернулись к стене.

Видимо, это были люди Колотова. Молча постояв на пороге, они исчезли.

Вскоре в раздевалку вошел конвойный. Глаза у него были как у больного быка.

— В шеренгу по два! — диким голосом заорал кто-то из заключенных, укрываясь за пеленой пара.

— Молчать! — рявкнул конвойный.

Медленно начали выходить в вестибюль, а оттуда на улицу. Зеки взяли Инессу и Олега в плотное кольцо, жадные руки уже ощупывали молодую женщину. Она стискивала зубы, озираясь, как дикая кошка.

Второй конвойный ждал заключенных на улице. Карабин вновь был при нем, а люди Колотова исчезли.

Встали в колонну по двое. Олега оттерли от Инессы, рядом с ней пристроился худощавый щеголеватый парень на каблуках.

Конвойные долго пересчитывали вверенное им человеческое стадо. На одном из зеков была лишь куртка, на другом только штаны. Из-за этого тоже происходила путаница, поскольку им надо было укрыться за спины других.

Счет никак не сходился: получалось то меньше, то больше. Зеки принялись помогать, пересчитывая самих себя. Худощавый парень, тяжело, неровно дыша, прижимался к Инессе.

— Один ушел раньше! — наконец крикнул кто-то.

Это пояснение, кажется, все решило. Конвойные дали знак трогаться. Колонна медленно двинулась по уставленной огромными тополями улице. Фонари горели где-то высоко меж ветвей, отбрасывая на асфальт их причудливые тени.

Конвойные, закинув карабины за плечи, ушли вперед. Их словно больше не интересовало, что делается у них за спинами. Зеки сдвинулись к Инессе, окружив ее плотной толпой. Никто из них не спрашивал, как она здесь появилась и откуда. Животная страсть исказила лица, они были похожи на стаю хищников, почуявших, что жертва обречена и дело за дележкой.

Инесса уже не оборачивалась, чтоб хотя бы взглядом попросить помощи у Олега. Поведение конвойных не оставляло сомнений в том, что с ней теперь могут сделать все, что угодно. Ее изнасилуют в первом попавшемся укромном месте. Она, кажется, смирилась со своей судьбой.

Олега, оттесненного в арьергард, никто не замечал. Лучшего момента, чтобы сбежать, нельзя было придумать. Но о каком бегстве могла идти речь! Это было бы свинством, которого он не простил бы себе всю жизнь.

Рядом с ним шел замухрышка в огромных, не по росту штанах. Вид он имел такой, будто на него только что помочились.

— Слушай, земляк, — обратился к нему Олег. — Они возьмут то, что им хочется, — он кивнул на теснящихся вокруг Инессы зеков, — а ты опять останешься ни с чем.

— Это мне ни к чему, — пугливо ответил тот. — Мне осталось сидеть неделю.

— А им? — кивнул Олег на толпу.

— Тоже кому неделю, кому две.

Олег слышал об этих экспериментах. Над заключенными, у кого остались малые сроки до воли, ослабляли контроль. Считалось, что это поможет им после освобождения быстрее освоиться в новой жизни.