Стася вздрогнула. Второй раз за сегодняшний день ей пытаются напомнить о том, кто она есть на самом деле.

— Нет, только это.

— Жаль, вам удивительно подошло бы имя Светлана — дарящая свет, в православии Фотинья.

— Давайте, если можно, про строительство. Я как раз статью написать должна про строителя одного, мне пригодится.

— Да пожалуйста. Пробка-то солидная… Можно и про строительство.

Старичок (впрочем, к этому моменту он уже казался Стасе не таким уж древним, хотя Сонино мнение не изменилось) с трудом переключил заедающую передачу и с явным удовольствием принялся за лекцию.

— Дом в народной культуре — средоточие основных жизненных ценностей, счастья, достатка, единства семьи и рода (включая не только живых, но и предков). Целая система бытовых запретов направлена на то, чтобы удержать счастье и не дать ему покинуть жилище. В похоронных причитаниях дом как бы разделяет судьбу его хозяина и подвергается разрушению после его смерти. Мотив человеческой жертвы сохранился в фольклоре южных и восточных славян, в частности в балладе о замурованной жене: три брата-строителя не могли закончить свою стройку, пока они не замуровали в фундамент жену младшего брата, которая раньше других принесла своему мужу завтрак. У южных славян мастер перед закладкой дома тайком измерял рост первого встречного человека или хозяина дома, его тень или след, а полученную мерку закладывал в фундамент. Человек или животное, с тени которого была снята мерка, заболевал и через сорок дней умирал, а его душа становилась мифологическим покровителем строения.

— Ужас! И что, ее по правде замуровали или только ее тень?

— Не знаю, Сонечка. Но это и не важно. Если есть какая-то сила или воля, что твою волю победила, то уже и не важно, замурован ты в стенку или нет. Жить по чужому велению — все равно что в тюрьму замурованным быть.

— А если по бабушкиному велению?

— Ну, по бабушкиному не знаю. Впрочем, даже если это веление во благо, без согласия твоего благо не случится. Ну вот и приехали. Вот ваш стадион.

— Нет, нет, не уезжайте, ради бога. Сейчас я тут мальчика одного найду, и мы дальше поедем.

— А позвольте поинтересоваться, далеко ли?

— В Мариинскую больницу.

Черт сидел на скамейке возле Медного всадника и скучал. Вокруг гуляли жирные голуби. Шел дождь. Черт бросил в голубей кусок булки. Голуби восторженно принялись делить добычу. Прилетела чайка. Выхватила булку и улетела. Черт захохотал. Маша проснулась. Замурованная в полицейском коридорчике, она не сразу поняла, откуда доносится хохот.

Лейтенант Воронов сложился пополам от хохота. На пороге кабинета стоял человек, видимо сторож. На плече его сидел голубь, а на голове — тюбетейка. Лейтенант взял ключи и пошел открывать железную дверь, ведущую на волю. Маша поспешила к выходу. Уже спускаясь по лестнице, она услышала странный звук, похожий на выстрел. Маша лишь ускорила шаг.

* * *

Соня не пошла в приемное отделение со злым промокшим мальчиком из маминого класса, которого они с подобрали на улице возле стадиона, и расстроенной Стасей. В скверике было сыро. Она пособирала немножко листья для гербария, посчитала ворон и уселась на скамейку. Тут к скамейке подошел странный дяденька и стал засовывать деньги в скрипку. Потом что-то долго искал. Потом сел и заплакал. Почему-то сегодня все очень странные.

— Здравствуйте, меня зовут Соня. У меня мама куда-то пропала. А вы почему плачете?

— У меня тоже пропала мама.

— Значит, будем вместе ждать.

— Боюсь, что мне уже ждать нечего.

Дяденька положил скрипку в футляр и сел рядом с Соней.

— А хотите, я вам картину покажу? Я сегодня в «художке» нарисовала. Это мост. Это город. А вот там еще один мост. Но он не настоящий. Он волшебный. Он из настоящего города в волшебный ведет. А вот голубь летит. Он путь показывает.

— Соня, ты что здесь делаешь? А где Стася?

— Стася вон там, в больнице. И мальчик тоже там. А этот дядя тоже маму ждет. А ты где была? На работе?

— Почти. О боже, Александр Иванович? Вы тут как оказались? Что с Дмитрием? Он жив?

Александр Иванович Добряков молча поклонился, взял потертый футляр и направился к выходу.

— Александр Иванович! Как хорошо, что вы пришли! — Стася бежала по скользкой дорожке. Джинсовая куртка расстегнулась, волосы растрепались. — Пойдемте быстрее!

Стася поскользнулась, и ему пришлось ловить ее на полпути к сияющей огнями только что зажженных фонарей луже.

Что-то щемяще знакомое промелькнуло в памяти Добрякова. Вечер. Маман встречает его после уроков. В руках у него скрипка. Он уже в классе восьмом, и маман ему едва достает до уха, несмотря на каблуки. Она скользит на мокрой дорожке, и он едва успевает подхватить ее на полпути к сияющей огнями только что зажженных фонарей луже.

— Там Вадик Четвертаков… Он молчит и плачет. У него, оказывается, мама умерла два года назад. А теперь и отец… — сказала Стася.