— Страшная, да? — привычно отгадала она его мысли.

— Какая есть…

Дал ей попить из бутылки, сунул в руку пару корешков.

— На, пожуй… Только не спеши глотать.

— Митя, я уж думала — все. Думала, помираю. Не пойму, как ты справился. Митька, ты же настоящий пронырщик.

— Есть маленько. Жуй, тебе говорят.

— Что дальше делать, Митенька? Они ведь нас все равно убьют.

— Ночью уйдем. Охрана — два волосатика, пустяки. Худо, нож забрали и топор. И рюкзаки со всем запасом — тю–тю. Ничего, перебьемся.

— Что ты, Митенька, — испугалась Даша. — Пошевелиться нет сил. Куда я пойду?

— Значит, оставайся, — без раздумий, холодно бросил Митя.

«Матрешка» подавилась корешком, глаза увлажнились.

— Правда уйдешь? Один?

— Куда деваться. У меня задание… Ладно, не дрожи. Верну должок, встанешь.

— Митя, кто мы такие? Зачем все это с нами происходит?

Митя не удивился вопросу и вполне его понял, но ответа не знал. И все же был рад, что она его задала. Он сам все чаще задумывался об этом. Кто он такой? Зачем родился на свет? Неужто лишь затем, чтобы его пинали и преследовали все кому не лень?

…Под утро слиняли. Митя подкрался к двум волосатикам, дремавшим на корточках неподалеку от входа в шалаш, и с такой силой стукнул их кочанами друг о дружку, что шишки просыпались с веток. Бежать по ночному лесу трудно, но через час быстрым шагом они добрались до черной речки, погрузились в смолистые воды и поплыли вниз по течению. Плыли долго, сколько смогли, до тех пор пока оба не выбились из сил.

Типичная сценка из жизни руссиянских бизнесменов: допрос оборзевшего соратника. На сей раз ему должен был подвергнуться некто Зосим Абрамович Пенкин, коммерческий директор «Голиафа». По дороге Гарий Наумович (юрист!) рассказал, что собой представляет этот Пенкин. Блестящий комбинатор, ас финансовых махинаций, ценитель изящных искусств, короче, во всех отношениях незаурядный человек, а в чем–то гениальный. Можно считать — коммерческий бог концерна. Рука об руку с Обол- дуевым они поднимались на финансовый олимп, но на каком–то этапе у бывшего (в совке) министерского клерка началось головокружение от успехов. Он и в прежние годы, разумеется, химичил, как без того, вел двойную бухгалтерию, сливал в собственную мошну не меньше десяти процентов от каждой крупной сделки, запараллелил денежные потоки на подставные фирмы, и прочее в том же духе; но Оболдуев относился к его шалостям на удивление снисходительно, пока Пенкин окончательно не зарвался. На днях служба безопасности «Голиафа», которую возглавлял бывший генерал КГБ Жучихин, представила неопровержимые доказательства того, что хитроумный соратник задумал вопиющее злодейство, нацелился прибрать «Голиаф» к рукам целиком и готовит покушение на своего благодетеля, для чего законтачил с известной охранно–киллерской фирмой «Пересвет». Убойные факты — видеоматериалы и записи телефонных разговоров — 'тем не менее не убедили Оболдуева, и он, прежде чем решить судьбу друга, потребовал провести дополнительное, контрольное расследование.

Я выслушал все это с интересом, но заметил, что не понимаю, почему я должен принимать участие в чисто семейной разборке. Гарий Наумович, рискованно огибая пробку по встречной полосе (с включенной мигалкой), снисходительно улыбнулся.

— Виктор Николаевич, я вам просто удивляюсь. Неприлично в вашем возрасте задавать такие наивные вопросы.

— Извините, Гарий Наумович, но я работаю над книгой, а это…

— Именно книга… Разве не важно своими глазами увидеть, с какими ничтожествами иногда приходится иметь дело великому человеку? По моему слабому разумению, как раз в таких нештатных ситуациях как нельзя ярче проявляется благородство господина Оболдуева и величие его души. Или вы не согласны?

Думаю, мое согласие интересовало его примерно так же, как меня цвет его нижнего белья. Общаясь с Верещагиным, я пришел к выводу, что он не видит во мне равноценного собеседника и, обращаясь ко мне, разговаривает как бы сам с собой, разыгрывая короткие интермедии для собственного развлечения. Для него, как и для Оболдуева, я был всесо лишь забавным человеческим экземпляром, страдающим повышенной, ни на чем не основанной амбициозностью. Суть в том, что российское общество уже лет пятнадцать как разделилось внутри себя на тех, кто грабит, и на быдло, чернь, которая по старинке пытается заработать деньги трудом. Это разные миры, и между ними неодолимая пропасть, которая день за днем углубляется. Грабители, расписавшие страну в пулечку и рассовавшие выигрыш по бездонным карманам, естественно, не считают остальных за полноценных людей, что и понятно, но и быдло инстинктивно отвечает им взаимностью. Я сам не раз ловил себя на том, что, увидев на экране какую–нибудь до боли знакомую сытую, самодовольную рожу, вещающую о святой частной собственности, о правах человека и т. д., испытываю желание перекреститься и в испуге бормочу: «Чур меня! Чур меня!»

Приехали на «Динамо», долго петляли переулками и очутились возле каких–то складских помещений, огоро

женных железным забором с каменными воротами. Гарий Наумович сказал охраннику несколько слов через спущенное стекло, и тот опрометью бросился открывать. Подрулили к кирпичному домику с металлической входной дверью с электронной защитой. Гарий Наумович позвонил — ее тут же открыли.

Комната, где проводилось дознание, была большая, с обитыми пластиком стенами, с необычным черным (резиновым?) покрытием на полу. Посередине длинный, наподобие операционного, стол, вокруг разная аппаратура, по всей видимости особого назначения. Одна стена сплошь заставлена стеллажами, тоже с разными инструментами и приборами, у другой стены медицинский шкаф со стеклянными дверцами. В комнате, когда мы вошли, находились трое мужчин, все примерно одинакового возраста, за пятьдесят. Один в белом халате. Четвертый мужчина, обнаженный до пояса, с унылым лицом, испачканным кровью, сидел в кресле в характерной позе пытаемого бизнесмена, руки пристегнуты к подлокотникам изящными браслетами. Наверное, это и был не кто иной, как коммерческий директор «Голиафа» господин Пенкин.

Гарий Наумович представил меня присутствующим — генералу Пучихину и двоим его ассистентам — как референта по конфликтным проблемам. Вряд ли он сам мог объяснить, что это означает, но генерал почему–то сразу проникся ко мне доверием. Пожаловался:

— Черт знает что такое. Пятый час бьемся, а воз, как говорится, и ныне там. Упертый сучонок.

— Сыворотку вводили? — спросил Гарий Наумович.

— А как же. Прекрасный французский препарат нового поколения… И током пробовали растормошить — никакого толку. Я уж думаю дедовский метод применить: подвесить на растяжку да яйца оторвать.