— Иза, ты же знаешь, я не люблю, когда ты такая.

— Какая?

— У тебя добрая, нежная, чистая душа. Все твои приколы, показной цинизм — это все наносное, не твое. На самом деле ты только и мечтаешь, как бы поскорее уйти в монастырь.

— Ну, залудил, Витюня! Да если бы я об этом мечтала, я бы давно отравилась.

— Послушай, а что все–таки собой представляет Патиссон? Никак не могу разобраться. Он действительно профессор?

— Монстр и вампир. Как раз тот, кто нужен малышке для вразумления.

— Ты с ним спала?

Изаура помедлила с ответом, легла поудобнее, готовясь начать привычное священнодействие любви.

— Почему спросил?

— Я его боюсь.

— И правильно делаешь… Спала? Да, дала ему разок из любопытства. Прокусил вену и высосал пинту крови.

Чтобы я не усомнился, показала шрам чуть повыше запястья, две красных черточки, действительно как след укуса…

Лучше всех, без фарисейства и уверток, относился ко мне Гата Ксенофонтов, особенно после того, как я подписал долговое обязательство. Не скрывал, что видит во мне загнанную конягу, которую не сегодня завтра обязательно пристрелят.

— Смотрю на вас, малохольных, — пуча темные глаза, смежая к переносице, как бы прицеливаясь, говорил он, — чудно становится. Писатели разные, артисты тоже. Политики сраные. Трепло всякое. Я раньше тоже, бывало, сяду у телика, развешу уши и слушаю вашего брата. Жу–жу–жу, жу–жу–жу! После скумекал, такие, как вы, Россию и заболтали. Отдали на съедение крысам.

Гата любил подковырнуть, он был прирожденный полемист и единственный человек в поместье, с кем не страшно было спорить, хотя как раз он мог придавить меня одним пальцем, точно мошку.

— По–твоему, единственное достойное занятие для мужчины — убивать, так выходит?

— Необязательно. Мужик должен строить, землю пахать, делать что–то полезное. Ну а коли понадобится, конечно, защищаться. Близких защищать. А как же…

— От тебя ли слышу, Гата? Тебя учили родину спасать, а ты к Оболдую нанялся, ворованные деньги охранять.

Смутить Гату ни разу не удалось.

— Думаешь, уел, писатель? Хорошо, давай разберем вопрос научно. Да, служу пока олигарху, но ведь цыганское счастье переменчивое. Случись что с хозяином, как полагаешь, кому перейдет добро? Лизке твоей? Навряд ли, Витя. Государству вернется, откуда изъято… Теперь возьмем тебя. Ты подрядился о нем поэму состряпать. Как о герое капитализма. Наврешь, как водится, с три короба, и получится, хозяин — святой человек, мухи за всю жизнь не обидел и людоедством отродясь не занимался. Детишки книжку прочтут, поверят по малолетству. Пример станут брать. Теперь скажи по совести, кто из нас больше подлец, ты или я?

Он был прав на все сто процентов, возразить было нечего…

Многое пронеслось в голове, пока слушал наставления Оболдуева, а он говорил следующее:

— Допустим, ты убийца, допустим, я тебя скрываю от правосудия. По юридическим понятиям становлюсь как бы твоим сообщником, верно? Но это только часть правды. Другая правда в том, что я тебя спасаю, даю шанс снова стать человеком. Почему так делаю? Да потому что ты не прирожденный убийца, не маньяк какой–нибудь серийный. Алчность погубила, польстился на крупный куш, с кем не бывает. Человек слаб… Какой прок от того, что посадят? В тюрьме люди озлобляются, тем более из тебя, как из писателя, сразу сделают петушка. Будешь ублажать уголовников, разве это тебя исправит… Теперь посмотрим, как ты опишешь этот эпизод в книге, какую правду поставишь наперед. Ту, что покрываю убийцу, или ту, что человека воскрешаю к праведной жизни. Ну, ответь?

— Я никого не убивал, Леонид Фомич. Это навет.

— Так вот… — Оболдуев положил в рот клубничину, предварительно повозив в блюдце со сметаной. Почмокал, проглотил.

— Так вот, постарайся запомнить. Правда души всегда главнее правды поступка. На этом должно быть построено жизнеописание, можно сказать, суть книги — жизнь души, а не факта… А что получается у тебя? Ну хотя бы в этом отрывке. Написано бойко, ничего не скажешь, читается с интересом. Но какая мораль? Действительно, когда я был старостой класса, требовал, чтобы никто не нарушал дисциплину, а если кто провинился, чтобы платил по десять, двадцать копеек. Да, помогал Жорик Костыль, будущий главарь мытищинской группировки. И какой ты делаешь вывод? Ну–ка, прочти, как там у тебя?

Я нашел требуемое место и со вкусом прочитал: «Наверное, записной радетель морали расценит этот эпизод негативно, но внимательный, умный читатель безусловно отметит, как рано в Ленечке Оболдуеве, отличнике и острослове, забродила рыночная закваска, впоследствии приведшая его на вершину финансового Олимпа. Его деятельная натура не вмещалась в рутину совковых представлений, он искал, пусть пока на ощупь, свой собственный путь…»

Оболдуев поднял руку.

— Ишь как завернул… И ведь все пустословие, смешал все в кучу, а сути не ухватил. От чего все нынешние беды в государстве, как думаешь?

— От бедности?

— Пусть от бедности. А бедность от чего? Думаешь, как вонючие газетенки пишут, Чубайс с Гайдаром ограбили народ и в этом вся причина? Тогда почему им так легко это удалось? Нигде во всем мире не удалось, а у нас — пожалуйста. Почему?

— Православный народ доверчивый…

— Чушь, бред… Вся беда в беспределе, в разрушительном начале. Человечишка вообще создание путаное, мерзопакостное, а руссиянин вдвойне и втройне. Раб и бандит в одном лице. Ему дали волю, он и закусил удила, поскакал вразнос во все концы, а те, кто поумнее, конечно, воспользовались.