Если рассматривать все это с точки зрения не римлян, а варваров, становится очевидно, что в наше уравнение необходимо включить еще и тяготы, вызванные римским господством. Неприязнь к Риму, испытываемая германцами, попавшими под его власть, выглядит в исторических источниках по-разному. В самой простой форме она проявляется в готовности, с которой приграничные племена организовывали набеги на римские владения. Налеты на земли близ границы были обычным делом и, разумеется, представляли собой еще один источник обогащения за счет Рима, за который стоило побороться. Контроль над ним мог оказать определенное политическое воздействие на трансформацию германского мира. Что еще более поразительно, неприязнь к Риму выражалась также в готовности будущих представителей правящих династий организовывать масштабные восстания, будь то бунт Арминия в I веке (очевидной причиной которого были требуемые империей налоги) или восстание Хнодомара в IV веке, когда накал страстей достиг такого пика, что отказавшегося участвовать в нем царя Гундомада просто-напросто устранили.

Следовательно, основным фактором, который стоит учитывать при описании характера трансформации германских сообществ в этот период, является острая враждебность племен по отношению к Риму, вызванная военной жестокостью и агрессивной дипломатией последнего.

Не так давно были предложены два объяснения милитаризации германцев в римский период, выразившейся археологически в увеличении количества найденного оружия. Одно гласит, что все больше германцев отправлялись на военную службу в римской армии в качестве наемников, второе – что римские набеги и военные кампании к востоку от Рейна значительно повысили социальный статус воинов. Как было верно подмечено, оба этих мнения, пусть и кажущиеся противоположными, на деле отнюдь не несовместимы. Различные представители германского общества могли по-разному реагировать на давление со стороны Рима, и наверняка имело место и первое и второе явление, причем в жизни одних и тех же народов в разные периоды [103] . Я лишь подчеркиваю, что негативную реакцию на укрепление римской власти следует воспринимать всерьез, как и ее роль в политическом объединении разрозненных народов.

Ведь милитаризация, как мы уже видели, ушла далеко вперед – это уже не просто обычай хоронить воина с оружием. В римский период появляется новый язык политического лидерства, подчеркивающий возросшую важность войны. Верховные правители в буквальном смысле слова получали титул военного предводителя, и такого рода метаморфозу насильно вызвать нельзя. Германское политическое сообщество в позднеримский период по-прежнему включало в себя немало важных фигур, помимо королей, царей и их приближенных, и было необходимо согласие еще одного слоя общества (свободных людей?) на политическое объединение различных народов путем повышения статуса военных царей. Здесь вновь слились воедино позитивные и негативные факторы. Успешный в военном плане правитель, как верно подмечали многие, непременно привлек бы внимание Рима как возможный партнер для ведения приграничных дел и, следовательно, получал бы дары и субсидии. Однако при этом он оставался человеком – вроде Атанариха или Макриана, – способным воспротивиться наиболее грабительским требованиям империи и регулярным вторжениям легионов на его земли. Две вышеупомянутые личности, как мне представляется, демонстрируют важность антиримских настроений и пределов их выражения, имевших место к IV веку. Оба предводителя обрели почет и власть среди собственных народов благодаря своей ненависти к римским захватчикам и оказанием упорного сопротивления, однако при этом они же были готовы заключать с империей разного рода договоры, когда римляне по каким-либо причинам уступали и предлагали более приемлемые условия [104] . Это яркая иллюстрация того, по какой тонкой грани шел процесс политической централизации в германском обществе с самого начала.

Связи с Римом, существовавшие одновременно на разных уровнях и нередко накладывавшиеся друг на друга, ускорили трансформацию германского мира. Экономические потребности приграничья – возможно, в сочетании с передачей методов и технологий производства – стимулировали развитие сельскохозяйственного производства, которое, в свою очередь, вызывало другие изменения. Многие отправлялись на военную службу в римскую армию в качестве наемников и приносили домой либо деньги, либо ценности, полученные по окончании военной карьеры. К тому же (по крайней мере, в некоторых регионах, где имелись постоянные поселения, состоявшие в тесной связи с империей) в определенные периоды были в ходу римские монеты, ставшие элементом эффективного и простого механизма обмена. Появлялись новые торговые сети, возможно для продажи железной руды и куда более ценных товаров – рабов и янтаря. И не менее важным, чем новые источники обогащения, открывшиеся для германского мира, было то обстоятельство, что торговля рабами и янтарем требовала более сложных форм организации. Тут уже не просто римский покупатель подходил к германскому производителю. Северный янтарный путь и разросшиеся сети работорговли подчеркивают, что доходы вовсе не накатывали плавной волной на весь германский мир, разделяясь в равной степени между племенами. Появлялись отдельные группы, которые закрепляли за собой, нередко с помощью силы, право извлекать большую выгоду из новых возможностей, предоставляемых продвижением римских легионов к Рейну и Дунаю. Дипломатические и политические контакты также приводили к появлению новых источников обогащения; к тому же цари обладали, помимо всего прочего, военной силой в виде их личных дружин, а значит, могли требовать больших доходов и прав в торговле, а также забирать немалую часть ежегодных субсидий, поступавших в их земли.

И в то же время перемены в германском обществе форсировались иными контактами с Римской империей. Ежегодные выплаты не предоставлялись просто так, их нужно было заслужить – ведь экономическая поддержка была лишь одним из многочисленных приемов римской дипломатии для сохранения мира вдоль границы. Иногда приграничные германские племена подвергались военным налетам со стороны Рима. Влияние империи на них было столь велико, что ее правитель даже имел право решать, где им жить, с кем заключать союз, под чьей властью находиться. К тому же Рим нередко требовал с вынужденных союзников товары, услуги и даже людей. Их общественная жизнь должна была укладываться в жесткие рамки открытого, унизительного преклонения перед властью империи. Недовольство, вызванное этими обстоятельствами в большинстве народов-клиентов, выражалось в настоящей эпидемии мелких набегов на римские земли. На мой взгляд, оно также сыграло важную роль в процессе легитимации нового типа военных королевств, которые появились в германских землях в этот период и стали основанием более прочной политической консолидации, наблюдаемой в новых союзах. В распоряжении военных предводителей были реальные силы, позволяющие им требовать больше ресурсов у своих подданных и получать больше прибыли из новых источников обогащения, но при этом они также были способны защитить своих сторонников от имперского произвола.

Другими словами, «позитивные» и «негативные» аспекты связей, появившихся между германскими племенами и Римской империей (хотя, опять же, такого рода термины неизбежно порождают вопрос: для кого они были положительными или отрицательными?), возымели в общем и целом тот же эффект. По мере укрепления этих отношений и первые и вторые ускоряли процесс политического объединения. То, что мы наблюдаем, по своей сути, – это ранний пример глобализации. Плохо развитая экономика, построенная преимущественно на натуральном хозяйстве с невысокой диверсификацией производства, а также слабой торговой и социальной стратификацией, внезапно оказывается бок о бок с высокоразвитой экономикой и мощным государственным аппаратом Римской империи. Новые источники обогащения и усилия, прилагаемые для установления контроля над ними, а также для ограничения агрессии Рима, в конечном итоге вызвали к жизни новые, более развитые социальные структуры, на основе которых появились новые политические образования. Близкое соседство и действия империи и соответствующая реакция на них местного населения и создали новую Германию позднеримского периода.

Разумеется, нельзя сказать, что доримское германское общество наслаждалось процветанием и покоем. Как мы видели, существенная разница в развитии между германскими носителями ясторфской культуры в Северной и Центральной Европе и западноевропейскими кельтами, носителями латенской культуры, наблюдалась задолго до того, как римские легионы покинули средиземноморское побережье. И, как мы уже видели, в отсталых обществах, населявших регионы с остатками ясторфской культуры, уже начинался процесс реорганизации – им была нужна возможность пользоваться достижениями своих более развитых соседей, носителей латенской культуры, а ведь дело было задолго до того, как в этом регионе появились римские войска. Очень показательна в этом плане личность Ариовиста – идеальный пример трансформации, которая неизбежно происходит, когда рядом сосуществуют два общества с разным уровнем благосостояния. Преображение местных германских племен началось еще до того, как в игру вступил Рим. Но в начале н. э. Европа образца латенской культуры сменилась еще более богатой, монолитной и куда более успешной в военном плане Римской империей. В результате сила воздействия мощных внешних стимулов и реакция на них германского общества возросли многократно.

Возможно, неравенство среди самих германцев в конце концов стало бы причиной появления более крупных и прочных политических образований, даже без вмешательства Рима. Однако постоянное и динамичное взаимодействие с империей ускорило этот процесс на много веков. Однако даже это не открывает нам полной картины того, как контакты с империей преобразили Древнюю Германию. Нам необходимо еще изучить миграционные феномены, развернувшиеся одновременно в разных регионах Германии, вкупе с социальной и политической трансформацией существовавших в ней сообществ.