Может быть, это — начало возрождения.

«Нас, как и русских футуристов, спасла Октябрьская революция, совершенно перестроив всю нашу жизнь и в перестройке изменив сущность поэзии», — писал в автобиографии Тициан Табидзе.

В Грузию Октябрь пришел на три года позднее. И результаты перестройки, разумеется, не сразу сказались.

…И долго еще Тициану казалось, что гибель ходит за ним по пятам, подстерегает, грозит, и он защищался, как мог, от гнетущих мыслей — стихами.

Паоло Яшвили в стихотворении, посвященном дочери Тициана, «Танит Табидзе», написанном в 1921 году, рисует облик скорбного поэта, желтого от лихорадки, в слезах меряющего шагами грязь орпирских болот, где скучают цапли…

Дочь, названная именем финикийской богини Танит (они оба, и Нина, и Тициан, зачитывались тогда романом Флобера «Саламбо»), родилась в годовщину их свадьбы — 14 января 1921 года. В ту ночь голуборожцы давали банкет в новом клубе артистам Художественного театра, и Тициан был с ними.

«Ко мне на минутку забежал Сергей Городецкий, — вспоминает жена Тициана, — рассказал, что ему очень понравилось, как москвичи пели: „Когда буду большая — отдадут меня замуж, во деревню чужую…“ — спел несколько фраз и убежал. Когда ушел Городецкий, мне стало плохо, и Симон, брат Тициана, побежал в клуб сказать, что меня надо везти в больницу, но Тициан ему не поверил — решил, что я не хочу, чтобы он напился; когда за ним прибежали второй раз, он взволновался и поспешил домой… Ему долго не решались сказать, что у меня родилась девочка, — мне пришлось успокоить врача — объяснить, что Тициана это не огорчит: он сам хотел дочку…

А в конце февраля меньшевистские власти сбежали из города. Распоясались подонки, в городе начались грабежи.

У меня совсем не было молока, и в городе его невозможно было достать, нечем было кормить ребенка. Друзья Тициана, в особенности Паоло, настаивали на том, чтобы он отправил меня с девочкой к своей матери в деревню, — Тициан долго не соглашался, но его уговорили. Он уложил вещи и повез меня и ребенка на вокзал. В ожидании поезда спохватились, что нечем кормить девочку в дороге, забеспокоились; Паоло вспомнил, что у его матери в шкафу, он видел, стояло сгущеное молоко, — не поленился, съездил на Бебутовскую улицу и привез…

Тут же на вокзале Паоло организовал боевую дружину и отправился с нею к тюрьме — освобождать политических заключенных, которые потом собрались в отряды и двинулись в разные концы города для охраны общественного порядка — чтобы прекратить разбой и грабежи. В ту же ночь, прихватив с собою несколько человек, Паоло поехал встречать на Коджорской дороге советские войска; перед тем он забежал к своей сестре Паше и взял у нее простыню — вместо белого флага.

Тициан отвез меня в деревню и тоже возвратился в Тбилиси».

Когда он вернулся, во всей Грузии уже была установлена Советская власть.

Жизнь понемногу начала изменяться; литературная жизнь — тоже. Голуборожцы еще были тогда в центре литературного движения. Они хлопотали, чтобы получить особняк на бывшей Сергиевской улице — теперь это улица Мачабели — под Дворец Искусств [9] ; Паоло и Тициан туда просто переселились и жили там; Тициан — пока не вернулась из деревни его жена с ребенком (потом они переехали в освободившуюся квартиру родственников Нины Александровны, на Грибоедовскую, 18), а Паоло — до самой женитьбы.

Летом 1921 года Паоло Яшвили женился на внучке профессора Окромчедлишвили — Тамаре Георгиевне Серебряковой, прелестной девушке с лицом, как камея, с каштановыми пышными волосами. Была свадьба в городе, а потом еще многодневное торжество у родственников Паоло в деревне Аргвети. На деревенской свадьбе Паоло был тамадой некто Абдушелишвили, рослый и громогласный мужчина, самый известный в Верхней Имеретии тамада, и его перепил Тициан, выиграв буйволиный громадный рог, из которого они напоследок пили; когда рог торжественно преподнесли Тициану, он радовался, как ребенок…

Написанное в ту пору Тицианом стихотворение «Паоло Яшвили» кажется сейчас необъяснимым «пророчеством», каким-то ясновиденьем — предсказанием своей и Паоло трагической участи:

Не слишком ли это жестоко для свадебного подарка? Ну, зачем бы стал Тициан в день свадьбы своего самого близкого друга так ужасно пророчить? Не пророчество это вовсе — а клятва. В неразрывности поэтического, самого высокого братства. Любимая мысль Тициана: поэзию невозможно согнуть, приспособить для собственного удобства. Поэзия — гибельна: она решает судьбу поэта. Но и в гибели — счастье. В трагедии — торжество. Поэт — воплощенное мужество. Он может выстоять перед разъяренным быком на круче горного пастбища! Он может умереть от песен: нет ничего выше этой высокой поэтической доли.