Не оборачиваясь, крикнул:

— Неклюд!

Неклюд вбежал, громыхая саблей.

— Чего тут?

— А вот, погляди.

Неклюд повернулся к киоту. Лицо его внезапно вытянулось, румянец сбежал со щёк.

— Ты такое когда-нибудь видел? — спросил Штаден.

— Нет. И не приведи Господь видеть…

Штаден указал пальцем на лик, изображённый в центре.

— Кто это? — он в недоумении повернулся к хозяйке, стоявшей позади, со сложенными на груди руками.

Женщина изменилась в лице, но промолчала. А шустрый мальчонка Оська, высунувшись из-за широкого мамкиного подола, сказал:

— Млекопитательница! Не видишь, что ль?

— Это Млекопитательница? — Штаден набычился. — Это… Dreckhund… — Он даже ругнулся по-немецки, не находя слов. — Это… Кто тут кого молоком питает??

Внезапно Неклюд рванулся вперёд, рывками начал срывать похабные лики со стены, швырять на пол и с силой топтать ногами.

На шум прибежал и Коромыслов, вытягивая хищный, любопытный нос. Но, увидев чудовищные образа, и он побелел и охнул.

— Богохульники! Дьяволопоклонники! Сатане молитесь? — взвизгнул он не своим голосом.

— Нет, не сатане, — спокойным голосом ответила хозяйка. — Это бог наш единый, сын Бога-отца, который на небе…

Неклюд, устав топтать — доски уже были в щепах, — отозвался:

— Непотребство это неслыханное. Это чёртов бог. Волчий!

— Бывают боги всякие, — почти спокойно ответила женщина. — И куриный, и лошадиный… Отчего же и такому не бывать?

— Волчьему, что ли? — прошипел Коромыслов.

Оська высунулся из-за материнской спины:

— То не волчий, — сказал он дрогнувшим голосом, показав пальцем на растоптанные иконы. — То бог собачий, пёсий. А у волков не бог вовсе, у них злая волчица-богиня…

Дьяк с силой плюнул. Размахнулся и ударил хозяйку кулаком в грудь. С ног сбить не сумел, но дети завизжали. И как будто в ответ со двора раздался взрыв собачьего неистового лая.

— Прочь отсюда! — сказал Штаден.

— Нет! Нехристи смерти повинны! — выкрикнул Неклюд, выхватывая из ножен саблю. С поворотом рубанул хозяйку, — рана получилась глубокая, но не смертельная: места для разворота не было.

Штаден схватил Неклюда за руку:

— Прочь отсюда! — повторил грозно.

А когда вышли, вдруг сказал почти спокойно и словно бы самому себе:

— Есть хорошая русская пословица: что лопату, что икону из одной доски делают…

* * *

Пока Неклюд и двое опричных казнили чёрных псов, которые с яростью налетали на них, Коромыслов подпёр поленом двери избы, принёс сена, насыпал под дверью. Набросал сена к стенам дворовых построек, высек огонь.

Когда огонь занялся, начав лизать дверь, опричники выбежали на улицу.

— Антихрист здесь поселился! Жечь! Всех запереть по избам — и жечь! — кричал Коромыслов размахивая руками.

Штаден не отдавал приказов — молчал. В глазах его всё ещё стоял образ зверинообразной "млекопитательницы" с мохнатым детёнышем на руках, и распятая, в колючем ошейнике, с пробитыми лапами псоглавая человечья фигура.

* * *

Деревня запылала. В треске огня потонули вопли людей. Опричные, оседлав коней, выстроились на берегу, глядя, как быстро и жадно огонь, подгоняемый пронзительным ветром, с оглушительным воем пожирал деревню.

Огонь был такой, что Штадену стало жарко. Он прикрывал лицо рукавицей, что-то бормотал по-немецки. Когда сквозь треск и вой из пожарища доносились вопли, опричники торопливо обкладывали себя крестным знамением и бормотали молитвы.

— Вот они где, настоящие-то еретики! — вопил Коромыслов. — Вот оно, богомерзкое семя!

— Нет, — угрюмо сказал Штадену Неклюд. — Это не стригольники, не жидовствующие.

— А кто? — спросил Штаден.

— Уж дьявол-то точно знает, — ответил Неклюд.

Когда избы стали догорать, и чёрный дым сменился белым, и раскалённые уголья начал заливать растаявший до земли снег, Штаден велел, наконец, поворачивать в обратный путь.

— Волчье время. И волчье логово, — сказал Штаден.

Внезапно раздался крик сразу нескольких голосов. Штаден остановил коня, оглянулся. И волосы зашевелились у него на голове.

Из-под чёрных дымящихся развалин того самого дома медленно выбирались какие-то существа. Одно — высокое, со взрослого человека. Оно медленно, покачиваясь, поднялось на ноги, обгоревшие до костей. Чёрное безгубое лицо склонилось к развалинам. Рука в лохмотьях обгоревшей кожи потянула ещё кого-то из-под углей: волчонок, не волчонок, а так — кто-то маленький, обуглившийся, но ещё живой.