Шрифт:
"Сессия на носу", — почему-то подумал Бракин. И сейчас же понял, почему: следом за сессией придут длинные двухнедельные каникулы, и можно будет уехать, улететь, убежать, скрыться, спрятаться… И забыть обо всём.
* * *
Спасо-Ярское сельцо. XVIII век
В лето 7227, на Ефросинью, случился в деревне пожар.
Сгорело немного: поленница да крыша сарая, остальное успели потушить, залить водой сбежавшиеся односельчане.
Злющая Ольга Буратаева, полуостячка, налетела в темноте на хозяина-погорельца, залепила по морде, да еще хотела оттаскать за чуб. Спасибо, не дали — вмешались соседи, оттащили Ольгу. А погорелец, Николай Сеченов, только глазами хлопал да разводил руками, чёрными от сажи.
До первых петухов судачили, и порешили, что Николай не виноват, а виновата его сожительница, солдатка Матрёна: напилась, что ли, браги, шаталась по двору с огнем — ключи потеряла. Да и упала. Огонь нашёл прошлогодние, хорошо просушенные дрова — и взвился, стреляя, будто из ружей.
Матрёну Николай увёл (лицо чёрное от сажи, вся в слезах — вопила, баба глупая, пока водой не окатили) воспитывать. Другие ещё постояли на пожарище, в дыму, стлавшемуся над погашенными и разбросанными дровами (под дымом гнус не ел), да и тоже разошлись.
Наутро происшествие снова обсуждалось. Протрезвевшая, опухшая то ли от слёз, то ли от мужниных побоев Матрёна клялась и божилась, что огня не роняла, ключей не искала. Бес поджёг. Либо молния. Односельчане посмеялись, да и махнули рукой.
А через несколько дней другое странное случилось. Проснулся Николай ночью, хотел выйти по малой нужде, глянул в оконце (ночь тёмной была, а с вечера дождь шёл) — и обмер. Кто-то чёрный, полусогнутый, бесшумно скакал по огороду. Только пофыркивал.
Николай перекрестился, и давай Матрёну трясти за плечо. Пока добудился, выглянули — а зверь-то неведомый уже и сгинул.
Матрёна поворчала: должно, быть, это собака приблудная была, а то телёнок чей. Завтра посмотрим.
И снова легла.
Утром Николай по всему огороду прошёл, — а огород был немалый да ухоженный — никаких следов. Только ботва кое-где примята. И совсем уж, было, успокоился Николай, но на самом краю грядок, где огород к полю выходил и оградка была, вдруг увидел свежий след. И не человечий, и не медвежий. Непонятный. Слегка на собачий похож.
— Так то ж кобель Семёнов! — засмеялась Матрёна. — У него кажный год по собаке пропадает. Сбегают, да в лесу живут. Кто кур в деревне ворует? Эти, кобели лесные.
— Кур куница потрепала, — угрюмо ответил Николай. — Причём тут кобель?
У Семёна-пьяницы действительно собаки почему-то не держались. То ли кормил их плохо, то ли обижал как — а только сбегали от него собаки. Верёвки перегрызали, скобы выворачивали — бывало, вместе с цепью убегали. Про Семёна даже говорили, что он собак в тайности убивает и проезжим цыганам продаёт. А те пироги пекут и на ярмарках торгуют. Да что они, дураки, цыгане-то, деньги за собак платить? Надо им — так у них самих собак полно.
* * *
Лето выдалось жарким, сухим. Спали — двери настежь, перед сном в избах огонь разводили — дымом гнуса выгоняли. Так и спали с открытыми дверями. Но Николай стал вдруг на ночь двери запирать. Матрёна смеялась, да жаловалась, что от духоты всю ночь мокрая, чесотка под мышками завелась. Николай угрюмо советовал почаще ходить в баню.
Да не до бань было — самая страда, сенокос, огороды. Днем вымирало село — все в поле, только дряхлые старики да старухи оставались, да дети совсем малые.
И в самый этот зной появился в деревне незнакомец. И никто его, кажется, не видел, кроме глухого старца Яшки да его правнучка Ванюшки.
— Обличьем городской. Должно, царский посланник, — глубокомысленно рассказывал Яшка, по обыкновению крича, будто с колокольни. — Проведали в самом Питербурхе про наши беды, вот и прислали!
Яшку накормили, да и рукой махнули. Яшка съел большущую миску гороху, вылизал её и уснул прямо на лавке, за столом.
Ванюшка — тот посмышлёней оказался.
— На ём кафтан был длинный-длинный. А из кафтана шерсть клочьями торчала.
— Из кафтана, что ли, росла? — спрашивали.
— Может, и росла. А голова здоровенная, как чугунок. И чёрная.
— А рогов, рогов у него не было? — затаив дыхание, крестилась бабка Пелагея.
— Не заметил, — пожал Ванюшка плечами. — Может, и были. Я спать хотел. Выглянул с овину, а жарко же, всё в глазах плывёт. Я гляжу — он и чешет по улице. Прямо к тракту. За гору перевалил, и всё. Я думал — мне приблазнилось. И снова спать лёг.