— Воздайте должное крови, — пробормотал Цедис. Он повторял катехизис Холоса, пристально рассматривая вытянутую руку героя. Отречься от крови — значит отречься от жизни, отречься от жизни — значит отречься от долга. Отречься от долга — значит предать Императора. Предательство хуже проклятия. У службы есть своя цена, и мы с готовностью платим ее.

Самого Холоса на панели Цедис уже изобразил, но в витраже оставался пробел, левый верхний угол был недоделан. Явившаяся Холосу таинственная крылатая фигура, которую магистр задумывал сделать центром композиции, отсутствовала полностью. Цедис уже много лет работал над серией. Все это время у него в голове был образ, в котором он изобразит крылатого ангела, но этот образ ускользал всегда, как только магистр подступал к его воплощению. Как Цедис ни старался, лицо, которое он хотел показать, оставалось в его воображении лишь до того момента, как он пытался воплотить его. В такие моменты оно менялось или постепенно совсем исчезало, терзая магистра своим непостоянством.

Цедис протер глаза тыльной стороной ладони. Теперь в его сердцах поселился страх, что он никогда не закончит эту панель, а весь цикл и подавно. Он неуклюже держал инструменты. Когда он пытался разрезать стекло на столе, оно в половине случаев ломалось, и Цедис вновь отправлялся к стеклоплавильне, чтобы изготовить новое. Тело магистра тряслось. Гнев всегда бурлил на поверхности его мыслей. И никогда, ни на мгновение, он не был свободен от «жажды». Горячей, сухой, опаляющей горло.

Он вспомнил о Катрии, последнем мире, который они освободили от заражения генокрадами. В оскверненном санктуме этого мира эпистолярий Гвиниан смог вырвать из разумов молодняка генокрадов психический след роя. Так они и выследили скиталец.

Первые знаки появились вскоре после приземления на планету. Темные сны, дрожь в теле. Он молился, что это пройдет, что это окажется чем-то другим, например, болезнью. Но физиология космодесантника не давала ему легко заболеть, и Цедис с самого начала знал, что он поддается Проклятию отпрысков. Даже после ритуала он не чувствовал контроля над собой. Особенно он ослабевал во время сражения, и магистру так и не удавалось до конца вернуть его.

Он подумал о семи солдатах с Катрии, которых пришлось принести в жертву. Их смерти печалили Цедиса, и сейчас он отчего-то не мог привычно воспринимать случившееся как необходимость. Магистр чувствовал лишь ничем не смягченное отвращение.

Семь жертвоприношений. Семь панелей.

«Как это уместно…» — горько подумал он.

Цедис поднял с рабочего стола кубок и осушил его. Вино было исключительного качества, но совсем не ослабляло его жажду. Сухую кожу магистра покрывал редкий пот. Как только он закрыл глаза, то увидел толщу красной жидкости, крови, льющейся на стекло.

Цедис отбросил эти видения.

— Стол, плашмя! — хрипло произнес он. Подставка развернулась в горизонтальное положение, из пола поднялся стол, прижавшийся к стеклу. Завершающий контур был набросан на поверхности стола, но даже на нем у ангела не было лица, его очертания были грязными от постоянных стирания и перерисовки. Цедис поднял инструменты и подошел. В одной руке он держал щипцы, на концах которых был гнущийся псевдопластик, а в другой — легкий молоток с длинной бабкой.

Он вновь протер ноющие глаза тыльной стороной ладони. Император, как же они пересохли! Цедис посмотрел на стол, где лежали куски стекла, которые он нарезал заранее. Магистр выбрал один из них — часть лица пришельца, но нахмурился и положил его обратно, подняв другой, желтый, призванный изобразить часть сияющей ауры посланника, явившегося Холосу.

Он аккуратно вставил кусочек в свинцовый горбылек и загнул его растопыренные края так, чтобы прижать ими стекло. Цедис протянул руку за спину и взял подковный гвоздь из мягкой стали. Магистр установил острие гвоздя на точку, где горбылек пересекался с другим, успокоил свою дрожащую руку и аккуратно начал вбивать гвоздь в мягкий свинец. Космодесантник не мог сконцентрироваться, его разум заливали красные реки. Он заставил себя продолжать, вбивая гвозди во все соединения, прочно закрепляя стеклышки и горбыльки для последующей пайки.

Еще одно стекло, и еще. Сияние, по словам Холоса, окружавшее посланника, приобретало форму, обрамляя лицо, которое Цедис до сих пор не мог воплотить. Это занятие, требующее точности и аккуратности, совсем не похожее на войну, расслабляло. Постепенно нужда испить крови и почувствовать жажду битвы отступила, и Цедис с облегчением полностью погрузился в работу.

Кто же помог Холосу? Никто не знал этого. Кто-то говорил, что это был дух самого Сангвиния. Цедис не был уверен, что Холос вообще что-то видел. В преддверии смерти его могли посетить странные видения. Возможно, Холоса спасли лишь его собственные дары Императора. Все органы космодесантников обладали великой мощью, а их работа была покрыта тайной.

Цедис постепенно собирал витраж, стёклышко за стёклышком, каждый маленький аккуратно подготовленный фрагмент вставлялся в поперечную секцию горбыльков. Время шло, и страдания магистра отступали. Он осмелился подумать, что и «жажда», возможно, отступит, и падения во тьму не произойдет. Каким бы приверженным долгу сыном человечества он ни был, мысли о том, что его может постичь судьба древнего Эндрамиэля, ярящегося внутри саркофага дредноута, ужасали Цедиса. Что угодно, но только не это. Он поклялся себе, что погибнет в битве, если «ярость» поглотит его.

Но сначала нужно было выполнить другую клятву. Увидев, какие разрушения чума генокрадов принесла на Занзиб, магистр поклялся найти источник заражения и уничтожить его. За двадцать пять лет он видел в пятнадцати мирах восстания и беспорядки, видел, как верные подданные Империума обращались друг против друга из-за тлетворного психического влияния ксеносов. Он стал свидетелем того, как две планеты сделались абсолютно непригодными для существования, а еще одна была поглощена огнем Экстерминатуса. Такое количество потерянных жизней злило Цедиса.