Шрифт:
Даже бредни лунатиков и то бывают разумнее.
Рудигер прошел вперед, вернулся и позвал их, понуждая перейти на бег.
У нее было ощущение, что Доремус из последних сил терпит выходки отца. Его нетрудно будет отвлечь.
— Идем, идем, — торопил Рудигер. Женевьева поняла наконец, что смущает ее.
— Я помню эту тропу, — сказала она.
— Да, да, — согласился Рудигер. — Тропа к дому. Самка сдвоила след, чтобы напасть снова. Очень умно, но нас не проведешь.
Она ужаснулась.
— Но, граф…
— Старая охотничья уловка, моя дорогая. Оставить подранка для приманки. Магнус научил меня ей еще в детстве.
Рудигер рассмеялся, и Женевьева готова была броситься на него. Ее ногти удлинились, заостряясь, она полыхала гневом.
Но граф уже исчез, умчался вперед, отбросив в азарте погони всякую осторожность.
Бальфус встретился с ней взглядом и кивнул на раздваивающийся след. Он может увести Доремуса по ложному пути, а она покончит с графом.
Она покачала головой.
— Надо возвращаться домой, — объяснила она. — Граф Магнус в опасности.
— Дядя… — начал было Доремус. — Почему?
— Единорог знает его запах, его кровь, — объяснил Бальфус. — И захочет прикончить его.
— И мой отец…
— Знал? — докончила Женевьева. — Конечно знал. Пошли.
Выведя Доремуса из полудремы, она побежала вслед за Рудигером, за единорогом.
Лес поредел, и они были уже около замка.
Даже отсюда она услышала вопль. Мужской вопль, исполненный горя и ярости.
Опередив Доремуса и Бальфуса, она бежала, огибая деревья, с силой отталкиваясь от земли. Когда было нужно, она становилась быстрой, как леопард.
И все-таки недостаточно быстрой.
Дверь дома была открыта, перед ней, все еще крича от ярости, стоял Рудигер.
Женевьева протиснулась мимо него и увидела, что опоздала.
Анулка валялась у входа с зияющей раной под подбородком, подергиваясь, погруженная в свою последнюю грезу. Дальше, возле перевернутого разбитого стола, лежал граф Магнус Шеллеруп. Он был смят, как старое одеяло, сквозь глубокие дыры в груди виднелись ребра и внутренности. Должно быть, самка подбрасывала и ловила его рогом, будто ребенок, играющий в бильбоке.
Женевьева поскользнулась в крови и упала на колени.
Запах крови разливался в воздухе вокруг нее, и рот Женевьевы наполнился слюной. Кровь мертвецов была ей омерзительна, как протухшая еда. Она слишком много раз вынуждена была пить ее, но при этом в желудке у нее всегда все переворачивалось. Кровь Магнуса, растворенная в ее крови, взывала к ней.
Задохнувшись, Доремус упал рядом с ней.
— Дядя…
Слишком поздно.
За ее спиной Рудигер, широко шагая, уходил в лес, исполненный решимости отомстить.
Женевьева взяла подушку и подложила под окровавленную голову Магнуса, прикрыв его шрам. Она смотрела на неизувеченную половину его лица и на Доремуса. Потом она содрогнулась, мир вокруг перевернулся и, тошнотворно перекошенный, сложился в новую картину.
Она поняла. И знала, что должна сделать.
Оставив Магнуса и проскочив мимо Доремуса и Бальфуса, она кинулась следом за Рудигером в лес.
Ее клыки выскользнули из ножен.
10
Сердце Доремуса рыдало, но слезы не шли.
Дядя Магнус мертв, и ему уже ничем не помочь. Он смотрел на лицо старика, его шрам, с неожиданной нежностью прикрытый девушкой-вампиром. На протяжении всей его жизни Магнус был с ним, старина Непобедимый, добрый, когда его отец бывал холоден, понимающий, когда отец был безразличен, ободряющий там, где отец требовал. Непобедимый, в конце концов, оказался побежден. Но он умер быстро, от смертельных и почетных ран, не угасал от какой-нибудь болезни, истекая вонючей жидкостью из всех дыр, с затуманенным рассудком и усохшим телом.
«Это не такая уж плохая смерть», — сказал себе Доремус. Потом посмотрел на кровь, на рваные раны и понял, что хорошей смерти не бывает.
Бальфус ждал в сторонке. Теперь вокруг собрались все слуги, судачили, восклицали. Где они были, когда единорог убивал графа? Попрятались, спасая свои шкуры?
Доремус последовал за отцом и вампиршей. Бальфус трусил рядом.
«Что бы я ни думал об отце, об охоте, об убийствах, — поклялся Доремус, — я найду ту тварь, что убила моего дядю, и прикончу ее».