— Это будет ритуал, проведённый по нашим обычаям.

Эдгар развернулся и молча начал спускаться с холма, сопровождаемый (на некотором расстоянии) молчаливым как тень, сыном Моромара. Еве пришлось взять его саквояж, и только когда девочка споткнулась и чуть не полетела по ступенькам кубарем, великан обернулся и забрал у неё ношу.

Моромара они нашли там же, где оставили. Кажется, он даже не поменял позы, пальцы на деревянном посохе находились ровно на тех же местах. Склонив голову набок, он слушал приближающиеся шаги великана.

— Ты хорошо сделал своё дело, цирюльник, — упреждая слова, что готовы были уже вылететь из раскрытого рта Эдгара, сказал он. — Подумать только, насколько разноплановы нынче твои таланты, подстригатель бород!

Он и не думал насмехаться — просто удивлялся и констатировал факт.

— Лучше бы мои ноги проросли к корням подземным прямо здесь, — сказал Эдгар. Он злился, и Ева впервые, наверное, видела, как он злится. Выглядело это, по меньшей мере, нелепо — всё равно, как если бы болотная жаба с всегдашним своим выражением на морде вдруг на тебя оскалилась. — Лучше бы мы проехали мимо… Почему ты не сказал мне?

— Я сам — добрый христианин, но я не вправе их судить, — степенно сказал Моромар. — Это отличная семья, много хорошего они делают для общины. И их вера никому не мешает жить.

— Они совращают других жителей деревни!

— Если другие жители деревни готовы быть совращёнными — это их право. Мы не хотели бы открывать тайну такой важности человеку, который увезёт её за пределы посёлка, но коль уж такое случилось, у нас есть два выхода. Тем или иным путём уговорить тебя остаться здесь, даже если это выразится в ударе ножом в спину, или просто отпустить, допустив, что из власть имущих тебя никто не станет слушать. Я думаю, мы оба предпочтём второе.

Эдгар молчал, и старик с неожиданной, непонятно откуда взявшейся весёлостью, растолковал:

— Ты странник, мараешь руки весьма специфическим мастерством. Кроме того, как мне донесла на хвосте птичка, весьма необычной внешности. За одну только внешность любой меченосец может упечь тебя в темницу или отрубить голову. Так просто присядь на траву или сюда, ко мне на ступени, забудь всё плохое, о чём думаешь, и жди. Сейчас начнёт пребывать твоя плата.

— Я ничего от них не возьму. Я не знаю, как отдать то, что у меня, поневоле, уже есть.

Эдгар, забыв, что старик не видит, стянул шляпу и яростно принялся теребить розоватую кожу на макушке.

— Где они, недавние воспоминания? Здесь? Или здесь? Как мне от них избавиться?

— Эдгар… — шепнула Ева.

Старик больше не проявлял к ним интереса. Он сосредоточенно постукивал пальцами по зубам, словно надеясь таким образом заглушить вопли великана.

Цирюльник развернулся, шумно выдохнул и пошёл прочь.

Когда они отъехали от села на порядочное расстояние, Ева спросила:

— Они же попадут в ад?

— Не знаю, — великан всё ещё злился. — Моя голова не настолько высоко возносится над землёй, чтобы заглянуть за облака и подсмотреть планы Господа.

Мгла, которую так и не распрягли, отправилась на запах воды, и телега теперь торчала из камышей на берегу реки, в то время как лошадь утоляла жажду и весело плескалась, стуча копытом по воде. Вместо того чтобы спасать повозку и вещи, которые непременно намокли бы, вздумай Мгла искупаться, цирюльник и девочка застыли на берегу, думая каждый о своём.

— Тогда почему ты злишься? — спросила, наконец, Ева. — Они же всё равно сгорят в адском огне.

Девочке было бы жалко того красного новорожденного малыша, которому она зашивала пуповину, тихую стайку дебориных детей, похожих на лупоглазых совят, да и саму Дебору — полную, душную, строгую, но отнюдь не злую. Она бы с удовольствием сожгла дебориного мужа, но, возможно, у него был такой злой взгляд потому, что он боялся Эдгара.

— Я злюсь оттого, что они никого не обманывают, — признался великан. — Они живут в своей ереси, не выпячивая её, но и не пытаясь скрыть. А я, притом, что хожу под Господом, петляю как заяц, пытаясь придумать для себя оправдание, когда наступаю на ясно описанные и сотню раз высказанные вслух заповеди. Я злюсь на свою злость.

— Вот оно что, — сказала Ева и полезла вызволять лошадь из камышового плена.

Всё-таки очень это сложная штука — быть кому-то верным. Особенно если этот кто-то никак не даёт знать, что он от тебя хочет.

Эдгар ходил печальный и торжественный, как будто достал головой до облаков, и даже восседая на козлах мог изучать небесный купол с таким видом, будто за каждой малой и простой вещью он видел чуть ли не работу мысли всех древних мудрецов, которых так уважал. Всё это не давало Еве покоя.