Кто-то свистнул над самым ухом Бездумкина. Рука дрогнула. «Пуля» стремительно вырвалась из рогатки, попала не в воробья, а в крепкий сучок, отскочила от него и так шмякнула Бездумкина в лоб, что в голове зазвенело, загудело, перед глазами замелькали разноцветные круги, и он потерял представление, где верх, где низ, где правда и где бред…

Рогатка вдруг сама выдернулась из рук и птицей взмыла в небо!.. Тотчас сорвалась с головы и исчезла вслед за ней и пляжная кепочка с прозрачным козырьком…

— Назад! — прозвучал над ухом строгий приказ.

Бездумкин шарахнулся за куст и вдруг провалился куда-то.

— Ой, мама! — вскрикнул он и зажмурил глаза… А когда открыл, подумал, что ему снится кошмарный сон. Хотел подёргать себя за нос — и не смог: руки что-то держало… «Связали!» — подумал он, холодея…

Из ямы торчала одна его голова. И всё, что происходило на земле, было видно ему так отчётливо, как никогда в жизни…

Перед самым носом, на краю ямы, яростно бросался на него пёс, величиной со спичечную коробку!..

Чуть подальше крохотный, шоколадного цвета конь с развевающейся светлой гривой становился на дыбы и, казалось, вот-вот прыгнет ему на голову…

Вокруг ямы носился страус величиной с цыплёнка и всё норовил его куда-нибудь клюнуть. Над головой, совсем не боясь, чуть не задевая его крыльями, летали туда-сюда птицы и кричали угрожающе…

От страха Бездумкин всё больше втягивал голову в плечи. Ему хотелось стать совсем маленьким, незаметным.

И вдруг появился человечек!.. В синей безрукавке. На голове — шапочка со стрелочкой, а в руках — острая шпага. И ростом он был чуть больше его пальца.

Человечек взмахнул шпагой, и суета вокруг утихла. Он приставил ко рту рупор из скрученного листика, и Бездумкин услышал человеческий голос:

— Ты сделал в роще много зла, Бездумкин! Пришло время дать ответ.

За спиной человечка стали в ряд маленький пёс, страус и конь. На ветках устроились щегол, скворец, кукушка и стайка воробьев. А на самой высокой ветке, раскинув сильные крылья, тяжело уселась большая чёрная птица. Она всё время не сводила с Генки холодных светлых глаз.

По спине Бездумкина побежали мурашки. Он хотел во что бы то ни стало проснуться. Щипал себя за ногу. Было больно… Но кошмарное видение продолжалось.

— Обиженные! Подойдите сюда! — крикнул человечек в рупор.

И вот откуда-то стали выползать бесхвостые ящерицы, помятые жуки с оторванными усиками. Ковыляли хромые лягушки. Прилетели стрекозы и птицы, прискакали кузнечики… Их, больных, искалеченных, становилось больше и больше. Они заполнили всё свободное пространство у ямы, перед самым его лицом.

— Скажи при всех, Бездумкин, за что ты обижал маленьких? — спросил человечек. — Разве ты не знаешь, что они живые? Что им больно?..

Бездумкин хотел крикнуть: «Я не виноват!.. Это не я!.. Это другие мальчишки!..» Но язык отказывался ему повиноваться и сказал правду:

— Я… Я виноват… Я никогда не думал, что им больно… Я совсем не думал…

— Кто хочет защищать Бездумкина? — спросил человечек.

Вокруг засуетились, замахали лапами от возмущения: никто не хотел защищать Бездумкина… И вдруг они подняли головы кверху. На паутинке висела безобразная, покрытая бородавками и пучками рыжих волос старая гусеница. Она раскачивалась, извивалась, раскрывала рот и, наверно, что-то говорила, хотя Бездумкин и ничего не слышал. Зато окружающие, видно, всё прекрасно поняли, они заволновались, возмутились. Птицы замахали крыльями и хотели клюнуть его защитницу. Но человечек остановил их, поднёс ко рту пищик и громко загудел. От этого звука у Бездумкина засосало под ложечкой. А гусеница вдруг заметалась на паутинке так, будто её поджаривают. Схватила свой собственный хвост и на глазах у всех стала его глотать, глотать… пока не превратилась в отвратительное волосатое, бородавчатое кольцо без конца и без начала. Крохотный пёс подпрыгнул и перекусил паутинку.

— Гусеница Каналья единственная, кому нравится то, что ты творил в роще, — с презрением сказал человечек. — Значит, она, Бездумкин, здесь твой единственный друг. Так возьми и прижми друга к своему сердцу!

Он размахнулся и бросил скрученную в кольцо Каналью за пазуху Бездумкину.

Генка почувствовал, что грудь горит и нестерпимо чешется. Он заорал, рванулся, изо всех сил оттолкнулся ногами и выскочил из ямы, которая была ему всего по пояс! Оказывается, он просто сидел в ней. И руки ему никто не связывал — он сам придавил их коленями к стенкам ямы.

Бездумкин тотчас запустил руки за пазуху, пытаясь найти и поскорее вышвырнуть оттуда гусеницу… Но это ему никак не удавалось. А тело чесалось всё сильнее! Он заревел и пустился бежать…

Птицы с криком преследовали его.

Пока он бежал по роще, огнём загорелась спина, стали чесаться шея, бока, ноги. Будто сто гусениц попали ему за шиворот…

Да так оно и было! Сто не сто, а с дюжину гусениц Карра с Кукушкой и Чолик со Щегликом и Чиком бросили-таки за шиворот Бездумкину.