– Я не Господь. Конечно, нет, но скоро она заживёт. У простецов раны заживают быстро, ты разве не замечал?

– Замечал, наверное, но не обращал внимания, – пожал плечами Гильом. – Зачем бы мне?

– И то верно, каждому своё. Ты обучен наносить раны, а я – исцелять их.

– Вот видишь, если бы не мы, воины, целители бы умерли с голоду! Мы обеспечиваем вас работой.

– Люди болеют и в дни мира. А вообще, есть три ремесла, которые будут востребованы до скончания века. Как ты думаешь, какие?

– Король, воин и священник!

– Нет, мой друг. Люди могут жить в народоправстве и решать свои споры не на бранном поле, а в суде, а бог… Бог – он в душе. Если молитва моя искренна, Он услышит меня, а если я лгу Ему, не поможет и дюжина епископов.

– Да ты еретик, – негромко сказал крестоносец.

– Пусть так. Но скажи по совести, в чём я не прав?

– Я воспитан иначе, – ответил Гильом, – и в этом всё дело. Но оставим богословие, в наше время такие речи могут привести на костёр и того, кто говорит, и того, кто слушает. Лучше скажи, какие ремёсла имел в виду ты?

– Крестьянин, целитель и учитель. Я бы назвал ещё повитуху, но по уговору было три ремесла.

Гильом совершенно мужицким жестом почесал затылок, крякнул и сказал:

– Да, мой многоучёный друг, по всему выходит, что ты прав, но эти высокие материи для меня сложны, лучше давай переменим тему, а то у меня опять заболит голова. Дьявольщина! Иногда я не могу ночами спать, в черепе как будто перекатываются каменные шары!

– Почему же ты не сказал мне об этом раньше?

– Зачем? Разве это можно вылечить?

– Пока человек жив, можно попытаться вылечить всё! Дай руку. Нет, не эту, левую, и сними браслет. Зачем ты таскаешь на себе всё это железо?

Пульс рыцаря сильно частил, и это было плохо.

– Так, понятно… Вот что, пришли ко мне кого-нибудь завтра утром, я приготовлю снадобье, будешь пить его на ночь, и всё пройдёт.

– Завтра не смогу, да и у тебя времени не будет возиться с корешками.

– Почему?

– Да потому, что завтра мы выступаем, но смотри, это тайна!

– Выступаем? Всё войско выступает? Куда?

– На Каркассон. Но…

– Да понял я, понял, тайна! А что такое Каркассон?

– Каркассон – это крепость, понимаешь ты… Такая крепкая крепость…

Я изумлённо взглянул на Гильома – не помешался ли понёсший чушь крестоносец, но он левой рукой сжал моё плечо, молчи мол! Затем, как бы крадучись, взял лежавший на столе кинжал и, вскочив на ноги, неожиданно метнул его в стенку шатра. Треск разорванной материи слился со стуком упавшего складного стульчика. Гильом рывком откинул полог и с обнажённым мечом выскочил наружу. Я остался сидеть, окаменев от удивления. Вскоре рыцарь вернулся, повесил меч на поддерживающий шатёр столб, подобрал кинжал и швырнул его на стол.

– Что стряслось? – спросил я.

– Показалось, что снаружи кто-то подслушивает, – с досадой ответил он, – а там и нет никого, только шатёр зря распорол, не зашьёшь теперь. Это у меня после Константинополя началось, мерещится всякое… Не дай бог, с ума сойду. Надеюсь, успею на меч броситься, чтобы остаток жизни на цепи не просидеть, как пёс дворовый.

– Что за мрачные мысли? Ты не из тех, кто теряет рассудок, это просто духота и усталость, – ответил я, стараясь говорить как можно увереннее. На самом деле, душевное здоровье Гильома вызывало у меня беспокойство, но говорить об этом было ни в коем случае нельзя. – А что, в крестоносном войске есть прознатчики?

– Конечно, они есть в любом войске, а ты не знал? Иногда мне кажется, что исповедь придумали для того, чтобы наивные дурачки сами доносили на себя.

– Ты давно исповедовался?

– В Массилии.

– А здесь?

– Возможно, я близок к безумию, – жёстко усмехнулся рыцарь, – но слабоумием пока не страдаю.

– Хорошо, пусть так, – сказал я, стараясь уйти от неприятного для нас обоих разговора, – так что ты говорил про крепость Каркассон?

Гильом настороженно прислушался и, не заметив ничего подозрительного, стал рассказывать. Говорил он почти шёпотом, и его горячее, сухое дыхание обжигало моё лицо. Казалось, у крестоносца жар, хотя я знал, что это не так.

– Вчера легат созвал совет – решали, что делать дальше, спорили до полудня, благородные господа насмерть перегрызлись, дважды дело чуть было не дошло до поединков, но аббат Сито утихомирил их, пригрозил спорщикам отлучением. Зол он был, как гадюка, я его таким досель не видел, да и неудивительно. Плохи наши дела, друг мой Павел, просто из рук вон! С самого начала дело пошло не так, как хотели папа и король. Они-то надеялись, что горожане будут встречать крестоносцев праздничным колокольным звоном и открытыми воротами, а еретики будут стоять на коленях вдоль дороги в цепях и с погребальными свечами в руках. А вышло по-другому, Безье взяли штурмом, перебив его население, город сожгли, и в пожаре погибло всё, что могло бы стать добычей. Да ещё и крестоносцы сцепились с рутьерами, вот их отряды и стали покидать лагерь, а дальше будет ещё хуже, к осени у аббата под рукой может вообще не остаться войска.