Дверь распахнулась, пропуская поток дневного света и заплаканную женщину. Капитан досадливо поморщился. Не ко времени предстоящий допрос, да ничего не поделать, сам распорядился…

— Присаживайтесь, сударыня, — сказал он изыскано-вежливо и отодвинул от стола единственный в комнате стул. — Сочувствую вашему горю. Но, возможно, от вашей откровенности будет зависеть, сможем ли мы покарать убийц вашего брата. Я говорю не о тех, что заперты сейчас в подвале, а об их господине. Давайте поговорим, сударыня Доротея, и чем больше вы мне расскажете, тем лучше.

— Покарать? — горько усмехнулась женщина, не совсем ловко усаживаясь. — Да будь вы даже самим…

— Винсентом Модильяни, капитаном рейтаров его светлости. К вашим услугам, сударыня.

Женщина судорожно вздохнула. Приподнявшись, не без изящества подхватила несколько потрёпанную юбку и присела в почти безупречном, с учётом её комплекции, реверансе.

— Доротея-Августа-Терезия Смоллет, сударь, в девичестве Глюк. Простите, что принимаем вас в подобном убожестве…

— Смоллет? — Капитан справился с приступом естественного удивления и нахмурился, припоминая. В цепкой памяти неожиданно всплыло одно странное дело, на которое он однажды случайно наткнулся в архиве, когда запрашивал данные по Александру Смиллету, фальшивомонетчику, а писарь перепутал папки. Пока канцелярист спешно искал то, что нужно, Винсент заинтересовался невольной подменой и зачитал материалы от корки о корки. Имя одной из главных подозреваемых, которая, впрочем, была оправдана быстро и без проволочек, отчего-то запомнилось.

Но встретить её — тут?

Неужели это она — вздорная опустившаяся женщина? Впрочем, почему — опустившаяся? Безденежье меняет людей разительно, бывает — против их воли…Просто, если это действительно та, о ком он думает… Удивительное совпадение.

— Поправьте меня, сударыня, если ошибаюсь, — осторожно сказал он. — Вашим супругом был Александр Смоллет-младший? И он…

Она вскинула на него глаза — прекрасные, живые, тёмные, глаза бывшей красавицы, столь неестественные на покрасневшем обветренном лице, и Винсент вдруг своим хвалёным чутьём понял: о н а. Пропавшая жена… нет, вдова восходящей звезды бриттской дипломатии, лет пятнадцать тому назад погибшей в самом расцвете карьеры.

— Он был отравлен, — сдавленно прошептала Доротея-Дора. — И все, кто в это время находились в гостинице. До сих пор не знаю, его ли смерть была главной целью отравителей или кто-то из постояльцев, говорят — зелье подлили на кухне, и в суп, и в соусы для жаркого, и в пунш, и даже в уксус, чтобы уж наверняка…

— Да, я читал об этом злодействе. — Капитан сочувствующе посмотрел на женщину. Вот теперь, несмотря на полноту и одутловатость, на нездоровый цвет лица, на руки, давно забывшие о перчатках, можно было угадать в ней прежнюю красавицу, несколько раз яркой кометой мелькнувшую на столичных балах — и исчезнувшую без следа. — Именно потому, что случайно остались в живых, вы и попали под подозрение. Однако насколько помню, вас оправдали ещё до суда, но затем вы исчезли и больше вас никто не видел…

Графиня Смоллет носила под сердцем первенца… так и не родившегося. По пути из Лондона в Эстре она была измучена сильнейшей тошнотой, морской болезнью, дорожной тряской, июльской жарой — и потому, едва упав на постель в лучшем номере Эстрейской гостиницы, забылась, пропустив и обед, и ужин, и проснулась лишь за полночь, в объятьях уже остывшего супруга, который тихо скончался во сне. Подобно ему, не проснулись практически все постояльцы и часть прислуги, коим перепало доесть с господского стола. Трудно было остаться беременной в настоящем склепе, где мертвец лежал на мертвеце…

— Я бежала, бежала к брату, как только меня освободили. Махнула рукой на деньги, на наследство, на… на всё. Была не в себе после потери ребёнка и вбила в голову, что тот, кто сделал это с Александром и остальными, непременно придёт и за мной. Понимаете?

Доротею затрясло от воспоминаний, и она плотнее закуталась в ветхую шаль. И вдруг, подавив рыдание, затихла.

— Бежали к брату… — Капитан задумчиво прошёлся из угла в угол. — Он уже тогда был в этом приходе?

— Нет, мы приехали сюда позже. После эпидемии, когда скончались местный пастор и католический священник, их ведь было двое, они несли службу по очереди. — Доротея глубоко вздохнула, справляясь с остатками горя. — Недавно брат Тук упомянул о булле… да, я слышала о ней, но ведь она лишь узаконила то, что было. Но всё равно, всё равно… — Она обречённо махнула рукой с зажатым платочком с обмахрёнными краями. — Видеть их не могу. В тот день они заполонили всю гостиницу, переворачивали мёртвых, что-то с ними делали, пытались и у меня что-то выпытать… Гадкое чёрное вороньё, стервятники. — Она отвернулась.

— Скорее всего, это были менталисты, сударыня, — мягко сказал капитан. — Они пытались снять с умерших предсмертные воспоминания, чтобы хоть как-то помочь расследованию. Вам в тот момент было нелегко, и неприязнь к католикам поселилась в вашей душе именно тогда, не так ли? Поэтому вы и потянулись к брату-протестанту.

— Ах, должно быть так. — Доротея-Августа снова вздохнула. Колыхнулась мощная грудь, и бывшая графиня стыдливо ещё сильней запахнула шаль. — Он ни разу меня не попрекнул замужеством, ни разу! Поддерживал, когда я пыталась завести тяжбу из-за наследства, защищал от родственников мужа, которые в чём только меня не обвиняли…

— Я виноват перед ней, брат мой, очень виноват, — шептал, еле двигая пересохшими губами пастор Глюк. Монах помог ему напиться, придержал голову, обтёр подбородок. Ещё полчаса назад, добавив в воду, разбавленную вином, сильнейшего стимулирующего эликсира, он честно предупредил, что средство это, хоть и избавит от боли совершенно, и вдохнёт при этом силы, но значительно сократит последние часы жизни. «Пусть», — прошептал умирающий. «Лишь бы успеть исповедаться».

— Я ввёл в заблуждение мою сестру, взяв на себя тяжбу с наследством. Родственники её покойного мужа были хорошими людьми, и, хоть не одобряли мезальянс и женитьбу на протестантке, но готовы были поделиться, оставить ей одно из родовых поместий и небольшую ренту… А я — позавидовал. Взалкал. Написал от её имени вздорное письмо, в котором требовал всё. Конечно, они рассердились. И раздавили нас. Я едва не разорился на судебных издержках, но как был рад, когда она осталась такой же нищей, как и я! И каким маслом на душу лились мне её слова благодарности за моё самопожертвование! Вот кого мне не хватало: вечно благодарной рабыни. Чтобы она была всегда при мне, я окружал её всяческими слухами о гонениях на нашу веру, о преследованиях вдов и отравителей… Она жила в вечном страхе и безумно рада была уехать в это захолустье, где никто ничего о нас не знал…