А женщина, которую они поделили... она ничего не понимает.

Уже три дня Кедаспела был избавлен от компании Хунна Раала и Оссерка. Он даже не видел, как они уехали, и Урусандер не упоминал, куда они удалились и с какой целью. Это его удовлетворяло, ибо позволяло работать над портретом без мучительных атак невежественных комментаторов, без нелепых советов и безумных бесед за ужином. Избавляясь от кандалов ожиданий своих приверженцев, Урусандер становился совсем другим; споры по множеству тем оказывались вполне сносными, почти оживленными, и Кедаспела уже начал ждать закатных пиршеств.

И все же ситуация раздражала. Работа оставляла его нетерпеливым, сердитым и неудовлетворенным. В конце каждого сеанса он сражался со сном, заставляя себя тщательно промывать кисти и мысленно просматривать линии набросков - не нужно было даже смотреть на листы пергамента, так яростно они пылали перед внутренним взором. Лицо Урусандера преследовало его - такое бывало с каждым объектом, но в этот раз как-то по особенному.

Во всех художественных работах есть политическая составляющая, но на этот раз она слишком наглая, слишком смелая на его взгляд; он понял, что глаз и рука борются с открытой грубостью - изменениями тона, подчеркнутостью некоторых линий. Язык символов, одному ему внятный.

Живопись - война. Искусство - война.

Коллеги отпрянули бы в ужасе от подобных заявлений. Но ведь они почти все дураки. Лишь Галлан мог бы понять. Лишь Галлан кивнул бы и даже улыбнулся. Есть так много способов вести битву. Оружием красоты, оружием раздора. Полями сражений становится открытая местность или складки занавеса. Линии сопротивления, пятна засад, атаки цвета, отступление в перспективу. Так много способов сражаться, но любая победа кажется поражением - у него ведь нет власти над чужими глазами, и если искусство и способно осаждать души чужака, то лишь слепым штурмом невидимых валов.

Портрет Урусандера - перед которым он ныне сидит, пока мерцают и гаснут последние ночные свечи - запечатлел все раны Кедаспелы. Но кто заметит? Никто, даже Галлан. Нужно учиться скрывать ущерб. Глаз ублаженный - глаз соблазненный.

И Урусандер, действительно, весьма ублажен.

Он закончил. Уедет с рассветом. "Я написал мужчину, достойного стать Ей мужем. Они увидят его силу, решительную цельность, ибо это лежит на поверхности. Они не увидят скрытой стороны - жестокости под силой, холодной гордыни под суровой решимостью. Клинка осуждения, крепко сжатого рукой цельности.

В его позе увидят дисциплину солдата, готовность безропотно нести бремя. Но не заметят отмерших чувств или неразумных надежд.

Оттенки скажут о теплоте, но без намека на скрытый металл. Видя, они ничего не поймут о сплаве железа и огня и о том, что он сулит.

Моя сила велика, мой талант неоспорим, видение верно и надежно. Но я охвачен мучениями. Есть лишь один бог, и имя ему - красота. Есть лишь один культ, и это любовь. Нам даден лишь один мир, но мы изуродовали его до неузнаваемости.

Искусство - язык измученных, но мир слеп, вечно слеп.

Урусандер, я вижу тебя - вижу твое лицо - в гаснущем свете, и ты пугаешь меня до глубин души".

– Не отужинаете со мной на исходе ночи?

Вздрогнув, он не сразу обернулся к лорду Урусандеру.
– На миг, владыка, когда вы заговорили, мне помнилось - рот на портрете изрекает слова. Очень... тревожно.

– Воображаю, да. Вы создали верное подобие.

Кедаспела кивнул.

– Сделаете копию для себя, для Зала?

– Нет, лорд. Это сделают художники Цитадели. Их выбирают специально за умение подражать. Когда они закончат, полотно вернется к вам - сюда или туда, где вы будете пребывать.

Урусандер ответил не сразу. Он не спеша подошел к Кедаспеле, задумчиво глядя на портрет.
– Где я буду. Похоже, что я недоволен нынешним обиталищем?

– Я ничего подобного не сказал, лорд.

– Нет, не сказали. Однако, - он взмахнул рукой, - вы желали бы увидеть меня в... ином месте.

Тихий колокол возвестил ужин, но мужчины не пошевелились.
– Лорд, это ваш портрет руки Кедаспелы, отвергнувшего сотню подробных предложений.

– Так много?

– Отвергнутые не хвастаются неудачей, лорд.

– Да, полагаю, они не стали бы. Очень хорошо... Почему же вы приняли мое предложение?

– Я подумал.

– Замечательно. Не поведаете ли, о чем?

– Если кто и сможет предотвратить гражданскую войну, - он кивнул в сторону портрета, - то этот муж.

Урусандер хрипло вздохнул. Слова его окрасились недовольством: - Какое безумие! Если знать отвергает Консорта, она тем самым должна бросить вызов Матери Тьме!