Некоторых солдат — шотландцев и матросов-французов затаскивали на тротуар и душили в объятиях.

Их спрашивали — когда же будет десант, сколько будет десанта, из каких он будет стран? Их расспрашивали — как там живется в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Лиссабоне и Рио-де-Жанейро? У них допытывались — почем в Марселе масло, сколько стоят яйца в Риме, какова цена на скумбрию в столице Соединенных Штатов — в Вашингтоне? Привезли ли они с собой мануфактуру и будут ли завтра продавать калоши?..

В помещении Центропрофа зажглись керосиновые лампы и свечи в канделябрах. Старейшина межпартийного совета партий экстренно созвал межпартийное совещание фракций: меньшевиков, эсеров, анархистов, бунда, поалей-цион. Большевистская фракция вызвана не была. Большевики ведь были нелегальные, ведь они были в подполье. Большевистская фракция явилась сама, без вызова, во главе с председателем фракции, членом областкома, матросом Иваном Голубничим.

Большевики пришли через пять минут после открытия совещания, когда старейшина уже голосовал предложение меньшевиков.

Предложение было: забастовку прекратить.

Совещание «социалистических партий» голосовало единодушно: прекратить!

С улицы доносились звуки английского оркестра, по улицам маршировали французские солдаты, за ними походным маршем двигалась целая дивизия польских легионеров. Завтра, послезавтра самое позднее сойдет на берег Одессы иностранный десант антибольшевистской коалиции. До стачки ли тут меньшевикам?

Меньшевики, эсеры, бунд и поалей-цион здесь же, в Центропрофе, подписали соглашение с градоначальством в лице председателя думы Брайкевича.

По этому соглашению удовлетворялись два первые пункта требований стачечников: освобождение из тюрем политических заключенных и свобода слова.

Третий пункт — легализация Совета рабочих депутатов — не удовлетворялся. Третий пункт был явно большевистский.

Свобода слова тоже не распространялась на нелегальную партию большевиков. Свобода слова разрешалась только для партий, «стоящих на государственной платформе»: меньшевиков, эсеров, бунда и поалей-цион.

Из тюрем также освобождались только члены партий меньшевиков, эсеров, бунда и поалей-цион, если, паче чаяния, кто-нибудь из них туда попал.

Большевики — члены нелегальной партии, не стоявшей на платформе гетманской «державы», — из тюрем не освобождались.

Наоборот, фракция большевиков во главе с членом областкома матросом Иваном Голубничим тут же была арестована и препровождена в градоначальницкий централ — в тюрьму за Еврейским кладбищем.

Так закончилась всеобщая забастовка.

Еще ночью по требованию вооруженного пикета шотландских стрелков вынуждены были возобновить работу портовые рабочие. Заверещала сирена на катере начальника порта, загудел какой-то пароход, засвистела «кукушка» на подъездных путях…

Но света в порту еще не было. И в ночной мгле с моря, издалека, с каких-то рыбачьих шаланд, долетала грустная песня:

Теперь город жил прямо под открытым небом.

Всероссийское сборище белой эмиграции и одесская буржуазия ждали, не могли дождаться иностранных интервентов.

Весь берег от Фонтанов до Николаевского бульвара в эти дни был густо усеян людьми. Люди стояли на высоком берегу над обрывом и не отрываясь смотрели в море. На Большом рейде дымили, как и раньше, только четыре корабля, но теперь уже было точно известно: эскадра Антанты прошла Дарданеллы, миновала Босфор и плывет по водам Черного моря.

С моря дул холодный, пронизывающий ветер, но толпы стояли с утра до ночи: каждый хотел увидеть вымпелы эскадры собственными глазами. Кое-кто даже обедать домой не ходил; шикарные кабриолеты подлетали рысью и привозили хозяевам горячий чай в термосах, а в серебряных погребцах чего-нибудь выпить и закусить. К услугам менее прихотливых и не столь сановитых граждан были предприимчивые спекулянты: вся торговая Одесса выслала сюда, на берег, свои небольшие «десанты». В толпе сновали лоточники, бойко торговали ларьки и киоски, на скорую руку натягивались тенты для «выездных» буфетов от ресторанов Робина и «Олимп»; кафе Фанкони и Скведера сооружали летние павильоны, несмотря на то, что начиналась зима.

Впрочем, не меньше, чем на приморских бульварах, было народу и на привокзальной площади, в залах и на перронах Одессы-Главной.

Железнодорожные станции Жмеринка, Вапнярка и Бирзула были уже заняты «сечевиками» директории, двигавшимися на Одессу со стороны Киева, но в Раздельной еще держалась гетманская власть — и железнодорожный путь на Тирасполь, в Румынию, был пока свободен.

А из Румынии — открытая дорога во все европейские страны!

Перспектива была слишком соблазнительна. Мысль, что вот-вот, с приближением войск директории, исчезнет и эта возможность выехать за границу, пугала. Не вернее ли будет, пока там антантовский десант доплывет до Одессы, безотлагательно самим двинуть в Европу?