Ничего не ответив, я вышла.

В тот же вечер я отправила господину Тьерри контракт с его подписью и разорвала тот, на котором стояла подпись матери.

Я ушла из Дома Мольера, вернуться туда мне суждено было только через двенадцать лет.

Этот более чем решительный поступок перевернул всю мою домашнюю жизнь. Я уже не чувствовала себя такой счастливой среди родных. Меня постоянно упрекали за мою резкость. То тетя, то младшая сестра позволяли себе делать неприятные намеки. Крестный, которого я попросту послала ко всем чертям, не решался нападать на меня в открытую, но зато настраивал против меня маму.

Спокойно я себя чувствовала лишь у госпожи Герар и потому то и дело поднималась к ней. Я с радостью помогала ей по хозяйству. Она научила меня готовить яичницу, лепешки и шоколад. Это отвлекало меня, и скоро я опять повеселела.

Однажды утром меня поразил таинственный вид мамы. Она с нетерпением поглядывала на часы и выражала беспокойство тем, что крестный, который обычно обедал и ужинал у нас, все не шел.

— Странно, — говорила мама, — вчера после виста он сказал: «Я буду завтра к обеду». Странно…

Всегда такая спокойная, она места себе не находила и отвечала Маргарите, заглядывавшей, чтобы узнать, не пора ли накрывать на стол:

— Подождем еще немного.

Раздавшийся наконец звонок заставил вздрогнуть и мать, и сестру Жанну, которая, несомненно, была посвящена в тайну.

— Все в порядке! — заявил крестный, отряхивая со шляпы снег. — На, почитай, что тут написано, сумасбродка.

И он протянул мне письмо, написанное на бланке «Жимназ».

То было письмо Монтиньи, директора этого театра, господину де Жербуа, другу крестного, которого я хорошо знала. Письмо, весьма любезное по отношению к господину де Жербуа, кончалось такими словами: «И чтобы доставить Вам удовольствие, я возьму к себе Вашу протеже, хотя характер у нее, мне кажется, довольно скверный…»

Прочитав эти строки, я покраснела и сочла, что крестный мой поступил бестактно; он мог бы доставить мне истинную радость, оградив от этого мелкого укола, но, что поделаешь, чуткостью этот тугодум не отличался. Мама казалась такой счастливой, что я поблагодарила крестного и расцеловала ее.

О, как я любила целовать ее сияющее и всегда такое свежее, слегка розовое лицо! Когда я была маленькой, я просила ее «сделать бабочку» на моей щеке; тогда она наклонялась ко мне и, то открывая, то закрывая глаза, легонько щекотала мне щеку своими длинными ресницами, а я откидывалась назад, млея от удовольствия.

Так вот в тот день я вдруг прижала к себе ее голову и сказала:

— «Сделай бабочку» твоей взрослой дочке…

— И тебе не стыдно, — молвила она, обнимая меня и «делая бабочку», — ты ведь уже большая девочка!..

И весь день был озарен для меня поцелуем ее длинных ресниц.

На следующий день я отправилась в «Жимназ». Мне пришлось подождать какое-то время вместе с пятью другими девушками. Затем господин Монваль, человек старый и довольно циничный, бывший главным режиссером и чуть ли не администратором театра, устроил нам смотр.

Сначала он мне очень понравился, так как был похож на господина Герара, но тут же и разонравился. Его манера смотреть на вас и разговаривать, разглядывая с ног до головы, сразу насторожила меня. Я сухо отвечала на его вопросы, но тут наша беседа, грозившая принять агрессивный тон, была прервана появлением директора, господина Монтаньи.

— Кто из вас мадемуазель Сара Бернар?

Я поднялась.

— Прошу вас, мадемуазель, пройти ко мне в кабинет.

Монтаньи был старым актером, на вид круглым и добродушным. По-видимому, он был чрезвычайно высокого мнения о своей персоне, о своем «Я», но мне это было безразлично.

После небольшой дружеской беседы, во время которой он слегка пожурил меня за бегство из «Комеди Франсез» и надавал множество обещаний о ролях, которые собирался поручить мне, господин Монтаньи приготовил контракт и попросил принести его подписанным семейным советом и моей матерью.

— Мне предоставлена полная самостоятельность, — заявила я, — поэтому моей подписи вполне достаточно.

— Ах вот как! — воскликнул он. — Что за безумие — предоставлять самостоятельность такой безрассудной девице, поистине ваши родные оказали вам плохую услугу!

Я чуть было не ответила, что поступки моих родных нисколько его не касаются, но сдержалась и подписала контракт, чему дома очень радовалась.

Монтаньи сдержал слово. Для начала он предложил мне дублировать роли Виктории Лафонтен, молодой, но очень модной тогда актрисы дивного дарования.

Я играла в «Доме без детей» и без всякой подготовки подменяла ее в «Демоне игры», пьесе, имевшей шумный успех. В этих двух пьесах я была совсем неплоха, однако, несмотря на мои просьбы, Монтаньи так и не пришел посмотреть на меня, а злобный режиссер строил меж тем мне козни.