Честно сказать, тем самым Чудилин давал понять артистам, что для него главное качество актера не столько в таланте, сколько в его внешней схожести с тем, как его описывает драматург. Верный впитанной еще в детстве сталинской идее о том, что незаменимых людей нет, он твердо реализовывал ее в своем творческом методе. Поэтому текучка во вверенном ему коллективе была выше всяких разумных пределов.

Этот факт не оставался незамеченным, и любимец труппы, лучший исполнитель роли одного из солдат в спектакле "Белая гвардия" ("Дни Турбинных) и поэт Владлен Козьмичев не преминул откликнуться.

В героя душу проникать себе дороже.

Чтоб славы пайку получить,

Великим можешь ты не быть!

Куда как лучше обладать похожей рожей!

О, если бы он знал, когда сочинял эту едкую эпиграмму на Главного, чем эта легкость мысли для него обернется! Чудилин, когда она до него дошла, был вне себя.

– Как Вам это нравится, уважаемый Георгий Порфирьевич, - говорил он парторгу театра.
– И этот мальчишка позволяет себе покушаться на мой творческий метод?! На метод, поддерживае-мый возглавляемой Вами партийной организацией театра! На метод, который позволяет театру уже много лет быть в авангарде театральной провинции. Это ни что иное, как подкоп под мой завоеванный честным служением искусству авторитет!

Георгий Порфирьевич, попыхивая по-сталински кедровой трубкой, глубокомысленно заме-тил.

– Да, Леопольд Митрофанович. Молодежь наша не всегда понимает мудрость и дальновид-ность своих руководителей. Время такое! Вот и хотят нас, стариков, на покой отправить. Но о том, что будет с театром, с его воспитательной миссией, не задумываются. Ответственности у них мало. И коммунистическое мировоззрение у них не сформировано. Вот и бесятся, вот и пишут... Упустили мы что-то важное в работе с нашей молодежью. Упустили. Будем исправлять! Козьмичева этого и прочую шантрапу я обяжу записаться в университет марксизма-ленинизма. А то проверит нас горком...

Леонид Митрофанович внимал своему партийному секретарю и напряженно думал.

– Прав ты, Георгий Порфирьевич! Ох, как прав! Мне уже и Антон Серафимович на это намекал. Мало, - говорит, - у тебя, Леня, спектаклей воспитательных, воспевающих коммунисти-ческий дух. Слушал я тебя и думал. Ведь пора уже репертуар обновлять. Давай включим в него что-нибудь о Ленине... Горком нас поддержит. А коллектив у нас способный. Справимся! На том и порешили.

Между тем жизнь в театре не затихала. И параллельно с ней не прекращались попытки раскрытия личности Рецензента. Дотошные члены труппы пытались вычислить его дедуктивным путем. Но надежный метод всемирно известного сыщика Шерлока Холмса оказался бессилен.

Первым делом из списка подозреваемых выпал Первый секретарь Горкома партии. Актеры и все горожане хорошо знали, что ничего более глубокомысленного, кроме как "Наш дорогой и любимый Леонид Ильич" и дежурных фраз о выдающихся успехах великого советского народа, а также возглавляемой лично им партийной организации Касинска в деле сицилистического строительства, он никогда не произносил. Второго секретаря отсеяли по той же причине - скудости его лексикона, в котором центральными словами были "Партия ?- наш рулевой", "Мудрый ЦК" и "Товарищи, ответим на отеческую заботу нашей партии с удвоенной энергией".

И, как всегда, знаток поэзии Маяковского Владлен Козьмичев остроумно пошутил в узком кругу.

– А вы что от строителя и шофера хотите? Они академиев не кончали. Их дело - не рецензии крапать, а "строить и везть в сплошной лихорадке буден!" Не там, не там ищете, товарищи!

И тут же высказал предположение, что автором рецензий является Главный редактор город-ской газеты Антон Серафимович Правилкин. Однако театральные Шерлоки Холмсы в этом усомнились. Интеллигентным читателям "За нашу власть", к коим не без оснований относили себя касинские артисты, был хорошо известен занудный стиль ее передовиц. А так как все знали, что правом писать их обладает лишь Главный, то заподозрить его в качестве творца рецензий, полных витиевато-возвышенных и мудреных терминов из области театрального искусства, было просто невозможно. На какое-то время раскрытие инкогнито отошло на второй, артисты несколько успокоились... Но это длились не так уж долго, то есть до тех пор, пока на премьерном спектакле "Стряпухи" не случилось необычное.

За кулисы прибежал взволнованный театральный художник Маляркин, и, задыхаясь от возбуждения, сообщил отдыхавшим в антракте артистам, что в зале сидит Он! Помреж Ежиков, которого в труппе звали не Василием Арнольдовичем, а Воленсом-ноленсом за его дурную привычку вставлять это выражение к месту и не к месту, нацепил очки и кинулся к занавесу. И правда! В центре первого ряда сидел директор лучшего городского стадиона под названием "Динамо" и один из наиболее постоянных посетителей театра по фамилии Кляйн. Личность сколь незаурядная, столь и противоречивая. Фамилия Кляйн, что по-немецки означает "маленький", явно не гармонировала с его двухметровым ростом и более чем с полуторами сотнями килограм-мов, накачанных за многотрудные годы руководства спортивным сооружением. Кляйн держал на коленях блокнот и что-то записывал. Сомнений ни у кого не появилось. Шла запись впечатлений о спектакле!

Решительный, как все помощники режиссеров, Ежиков предложил кому-нибудь сходить в зрительный зал и под благовидным предлогом прояснить ситуацию до конца. Игравший роль одного из рыночных жуликов Козьмичев высказался по этому поводу.

– Инициатива никогда не остается безнаказанной, - и посоветовал ему сделать это самому.

Делать нечего. Ежиков спустился в зрительный зал. На счастье, место рядом с Кляйном оказалось свободным.

– Вы не будете возражать, если я присяду рядом?