— Да ты что, с луны свалился?

Даже непохоже на нее. Обычно верит в нас, старается сделать возвышенными… Меня задел ее тон.

— Нет, — говорю, — с Марса.

— Ну и характерец у тебя, Лепихин, становится.

— Характер как характер, первым не нагрублю.

— Дай дневник. — Это она.

— Я его дома оставил.

— Чтобы завтра во время большой перемены родители пришли…

Ну, спрашивается, из-за чего шум? Может быть, у нее неприятности дома, а она взъелась на меня. Отцу рассказал.

— Разве, если она учительница и много старше меня, значит, может грубо разговаривать?

— Нет, — ответил отец, — оскорблять человека никому не позволено. Но и грубостью отвечать на грубость — значит, ронять свое достоинство. Если хочешь знать, для меня самое возмутительное в этой истории то, что ты не взял в школу дневник. Опять ненавистная разболтанность.

— Ты пойдешь в школу? — спрашиваю.

— А что остается делать? Легче бы мне в самую трудную командировку отправиться.

Мне стало его жаль:

— Пусть мама пойдет.

— Нет, увольте! — Это мама. — У меня там мой собственный дневник потребуют.

Ну, продолжу эту историю завтра, надо задачки по физике порешать.

13 февраля. Вот не знает человек, где что его ждет. Напала на меня какая-то гадость: сыпь появилась, будто крапива обожгла. Врач прописал горькое пойло. Зато наслушался я интереснейших разговоров родителей моих! Лежу тихонечко, они думают — больной уснул.

Отец, когда из школы пришел расстроенный, шепотом говорит маме:

— Существует какая-то неписаная и фальшивая солидарность взрослых, согласно которой я, отец, должен „с пониманием“ выслушивать любое обвинение учителя в адрес Сергея. Если же я скажу учителю, что и с его стороны грубость недопустима, то этим рискую навлечь на мальчишку новые неприятности.

— А я бы ей все прямо, выложила, — заявила маминушка.

— Ну ты — другое дело. У тебя характер — „трамвай № 4“, — добродушно сказал отец.

Я чуть не расхохотался громко, услышав это. Дело в том, что еще осенью ждали мы как-то семейством трамвай № 4. Дождь лил страшенный. Ждем, ждем — умри, нет „четверки“. Подходит „шестой“.

— Ну, следующий наверняка будет „четверка“, — говорит мама.

И так себя в этом уверила, — что когда подошел следующий трамвай, она в него вскочила, даже не поглядев, какой. А только трамвай отошел, наша маминушка выяснила, что это тоже „шестерка“ и нас в трамвае нет. Вот смехота была!

Вообще, мама мне рассказывала, что в свой школьные годы она была изрядной непоседой, готовила только те уроки, что ей нравились, и хотя получала „четыре“ и „пять“ по истории, литературе, но выезжала исключительно за счет прекрасной памяти. Не понимаю, почему же она так свирепеет, когда со мной что-то получается?

В общем, я для себя сделал такой вывод: хватит с меня поучений, сам разберусь, что хорошо, что плохо, что надо, а что не надо.

И еще я узнал очень неприятную вещь, когда отлеживался.

Прямо неимоверное открытие! Оказывается, отец — несправедливый ревнивец.

Кто-то звонит, допишу в следующий раз.

16 февраля. А было дело так. Я днем выдрыхся, и часам к 12 ночи не спалось. Вот приходит отец. Мама спрашивает:

— Ты где был так поздно?

А он молчит, только как-то грузно ходит по комнате. Мама говорит:

— Виталий, что с тобой? Ты нетрезвый?

А он отвечает:

— Я же тебя не спрашивал, где ты была позавчера, когда явилась к часу ночи.

— Но — я сама сказала — на собрании.

А может быть, у этого собрания — фамилия Левадов?

— Что-о-о?! Ты с ума сошел!

— Нет, почему же? Он молод, красив, неглуп.

И тогда мама, наверно, подошла к отцу.

— Отелло ты мой, Отелло, — сказала она как-то очень ласково. — Дай-ка мне твою седую чуприну, я потреплю ее… Ну что ты надумал? Я ж тебе сама рассказывала об этом Левадове. Неплохой человек. Да не нужен он мне ни капли, и вообще никто, кроме тебя, не нужен.

Так мне за отца стало неловко! Ведь придумать! Я вот, например, не унизился бы до ревности. Мы с Варей недавно говорили на эту тему. Правда, она сказала: „Если человек любит, он невольно ревнует, боясь потерять… Просто ты ничего не понимаешь“.

Ну, конечно, не понимаю! Чего же бояться терять, никто никого силком не держит. А защитить Варю всегда готов.

Как-то Передереев выругался при Варе. Я подошел к нему:

— Извинись!

А сам чувствую: еще немного — и так ему залеплю, век помнить будет! Передереев зло посмотрел на меня: