Слушатели уже начали было смеяться, чего он и ожидал, как вдруг Екатерина, взглянув на нас величаво и строго, сказала: «Господа, эта шутка весьма неуместна и может послужить дурным примером. Вы посреди народа, покоренного моим оружием; я хочу, чтобы уважали его законы, его веру, его обычаи и предрассудки. Если бы мне рассказали эту историю и не назвали бы действующих лиц, то я бы никак не подумала бы на вас, а стала бы подозревать моих пажей, и они были бы строго наказаны».

Нам нечего было возражать на это. Де-Линь замолк также, как и я, досадуя на свою неуместную болтливость. Наше смирение понравилось императрице, и она снова развеселилась; даже чрез несколько дней после этого, назначив аудиенцию одной мусульманской княжне, племянниц Сагим-Гирея, она позволила нам спрятаться так, чтобы мы могли ее увидеть, оставаясь сами незамеченными. Княжна была красивее наших трех татарок. Однако ж черненые брови и лоснящееся румянами лицо придавали ей вид куклы, несмотря на прекрасные глаза.

Мы недолго пробыли в Бахчисарае и, покинув его скалы и ханский дворец с сералем, приехали к берегам Салгира, в город Ахмечеть, названный Екатериною Симферополем. Теперь это главный город полуострова; он лежит посреди равнины, окруженной пригорками, между которыми долины, полные свежею зеленью, красивыми садами, величественными, остроконечными тополями. Богатые татары, населяющие эти долины, выбирают красивые деревья с широко раскинувшимися ветвями и посреди этой древесной чащи строят красивые беседки. Яркие, пестрые цвета этих воздушных, висячих павильонов придают им необыкновенно привлекательный вид для взора путешественника. Ахмечеть служил местопребыванием калга-султанов [91] , первых военных чиновников и полководцев крымских ханов. В этом городе, как и во всех других, где мы останавливались в продолжении нашего пути, для императрицы был приготовлен покойный, красивый и просторный дом. В Симферополе мы пробыли только один день (26 мая). Оттуда мы отправились в Карасу-Базар, который у греков назывался Маврон-Кастрон. Этот город, в широкой долине, на берегу реки Карасу, был один из значительнейших в Тавриде. Мы могли только любоваться прекрасным его местоположением: в нем не было замечательных зданий или древних развалин. Дома, как все татарские дома, неправильно построены, низки и расположены без всякой соразмерности. До завоевания город этот, также как Симферополь, принадлежал калга-султану. Крымские горы, которые начинаются от берегов Салгира, не образуют стройной гряды до самого Карасу-Базара. Но от этого города они цепью идут с одной стороны к Бахчисараю, с другой до Старого Крыма.

Если природа в этих местах не представляла августейшим путешественникам предметов, достойных их любопытства, то неутомимая деятельность князя Потемкина дополнила этот недостаток.

Кроме прекрасной широкой дороги, которую он пробил и выровнял трудами своих солдат, он с их же помощью развел на берегу Карасу обширный английский сад и посреди его выстроил изящнейший дворец. Здесь уже не Армида чаровала Ринальда; напротив русский Ринальд совершал диво для своей Армиды. Когда вечером Екатерина вышла из дворца, чтобы насладиться прохладною тенью, свежестью воды и запахом цветов, между тем как солнце скрывалось за темными долинами, все пригорки на десять верст кругом вспыхнули тремя рядами разноцветных огней. Посреди этого горящего круга возвышалась конусообразная гора, на которой яркими чертами блистал вензель императрицы. Из вершины горы вспыхнул прекрасный фейерверк, завершенный взрывом трехсот тысяч ракет. На следующий день после этого праздника, которого пышность, кажется, расшевелила гордых и равнодушных мусульман, Екатерина, сделав смотр огромного корпуса войск, уехала, в сопровождении обычных своих татарских телохранителей, через горы, в направлении к Судаку. На пути мы проехали через греческое поселение Топли и татарскую деревню Елбузи.

Судак довольно изрядная пристань для судов. Город, в 55 верстах от Карасу-Базара, выстроен на высокой и одинокой скале, близ моря. Скала с трех сторон окружена горами и весьма глубокими пропастями; вид этот понравился мне своим разнообразием и величавостью.

Судацкий виноград почитается лучшим в Крыму; он разросся по долине почти на 12 верст. Плодовитые лозы растут вместе со множеством фруктовых дерев и таким образом составляют естественный сад, который приятно поражает взор, особенно противоположностью своей с окрестными высокими горами, шумящими водопадами и мрачными рощами. Мы продолжали путь по западному берегу Тавриды и прибыли в Старый Крым, в 80-го верстах от Судака и стольких же от Феодосии. Старый Крым, известный с VI века, в XIII стал значительным городом по торговле. Торговля эта упала после нашествия татар; однако же некоторые из их ханов имели здесь свое местопребывание. Греки называли его Каркой, а татары — Эски-Крымом, т.е. старою крепостью. Императрица дала ему наименование Левкополя. Мы проехали по обширной долине, окруженной горами, привлекающими внимание разнообразием своих уступов и извилин. Между ними есть высокая гора, с которой видно Черное и Азовское моря и Сиваш. Мы останавливались недолго и в несколько часов достигли стен или, лучше сказать, развалин несчастной и знаменитой Феодосии.

Она носила это благозвучное имя во времена своего величия. Татары, пораженные ее великолепием, назвали ее Керим-Стамбули, то есть Крымским Константинополем. Со времени ее разрушения ее звали Каффою. Екатерина возвратила ей древнее название, но, вероятно, без намерения возвратить ей прежнее величие. Когда Екатерина сделалась владетельницей Крыма, сохранились только остатки этого знаменитого города. Мы нашли в нем едва 2000 жителей, бродящих среди развалин храмов, дворцов, пышных зданий; здесь царствовало безмолвие разрушения. При взгляде на эту мрачную картину, столь противоположную с волшебными созданиями, доселе поражавшими взоры императрицы, она не могла удержать порывы грусти. Казалось, сама судьба хотела в конце этой торжественной поездки умерить восторг ее грустным видом этих красноречивых свидетелей человеческой превратности и разрушения, которому должны подвергнуться цветущие города и которого не избегнут величайшие государства. Чтобы рассеять впечатление, произведенное этими развалинами и этою пустынею, мы проехали по Керченскому полуострову… Императрица прежде намеревалась обогнуть его по берегу в направлении к северу, чтобы увидеть Арабат, Мариуполь, Таганрог, Черкасск, главный город донских казаков, и наконец Азов. Но осеннее время, вредный береговой климат и важность дел, призывавших ее в столицу, заставили ее переменить это намерение. Итак, Феодосия была пределом нашего огромного путешествия.

Перед отъездом из края этих печальных развалин со мной случилось странное приключение, которое однако я бы не счел нужным рассказывать, если бы оно, по моему мнению, не давало настоящего понятия о стране, в которой господствуют неволя, и вместе с тем не высказывало бы оригинальности Потемкина. Мы уже готовы были к отъезду; императрица уже села в карету, и я, чтобы последовать за нею, быстро спускался по наружной лестнице двора. Вдруг вижу я молодую женщину, в азиатской одежде; ее стан, походка, глаза, лоб, словом, все черты отличались непостижимым сходством с чертами моей жены. Я онемел от удивления; я думал — не во сне ли я; в первые минуты я предположил, что жена моя приехала ко мне из Франции, что от меня это скрыли и вздумали приготовить мне нечаянную встречу. Ведь воображение живо, а я находился в стране чудес. Однако Потемкин, заметив, что я онемел, как статуя, и не отвечаю на его зов, пошел сказать об этом императрице. Молодая женщина удалилась. Короткий сон мой рассеялся; в нескольких словах я рассказал его князю.

«Неужели она до такой степени похожа?» — сказал он мне.

«Похожа до невероятности», — возразил я.

«Так что же, батюшка, — сказал он, смеясь, — эта молодая черкешенка принадлежит человеку, который отдаст ее мне, и только что мы приедем в Петербург, я вам ее подарю».

«Благодарю вас, — сказал я в свою очередь, — я не приму ее и полагаю, что этот порыв чувств покажется неприличным моей жене».

Мы расстались, и я думал, что тем дело и кончится. Но вскоре князь дал мне почувствовать, что мой отказ ему не понравился, и ему показалось, что я чересчур спесив и не хочу принять от него подарка. Я сказал ему, что докажу ему противное и согласен принять все, что ему вздумается мне подарить. Он не позабыл этого и, после взятия Очакова, дал мне калмыцкого мальчика, которого звали Нагуном и у которого была преоригинальная китайская рожица. Я занялся им, несколько времени учил его читать; но перед отъездом моим во Францию графиня Кобенцель, которой он понравился, так усердно стала упрашивать оставить его у нее, что я согласился. Я сохранил изображение этого калмыченка.

Мы выехали из Каффы, чтобы начать обратный путь в Петербург. Проехав снова Крымские пустыни, Перекопский перешеек и Ногайские степи, мы прибыли в Кизикирмен, где Иосиф II и Екатерина расстались, возобновив взаимные уверения в дружбе, скрепленной еще тверже этою долгой поездкой. Оттуда мы отправились в Кременчуг, где императрица отдохнула.

Император объявил мне перед своим отъездом, что он, посетив Кинбурн, Галицию и свою столицу, соберет потом свою армию на большие маневры, и приглашал меня к себе, когда я оставлю Петербург и поеду в отпуск. В последнее время нашего путешествия, когда мы возобновили с ним наши обычные прогулки по степи, государь, разговаривая со мною о константинопольских делах, довольно откровенно высказал мне политические намерения свои и Екатерины. Я считаю нелишним в нескольких словах передать этот разговор, чтобы показать его суждения о личности императрицы, ее учреждениях, замыслах и могуществе.