Императрица, не менее меня разочарованная после путешествия, в начале своего пребывания в Царском Селе заботилась о мерах, которые нужно было принять, чтобы помочь народу, удрученному страшным неурожаем. В богатейших областях империи не было хлеба, и большая часть помещиков, не получая вовсе доходов, должны были кормить своих несчастных крестьян. Это бедствие и положение австрийского императора, вынужденного послать войско в возмущенные Нидерланды, охладили честолюбивые мечты, возбужденные Потемкиным в уме императрицы зрелищем ее прекрасной армии и морских сил, собранных на севастопольском рейде. Император прислал курьера с депешами. Он извещал императрицу о намерении своем вызвать из Нидерланд губернатора и своего министра и приказать штатам покориться и прислать к нему депутацию. Он грозил употребить против них военную силу, если они не согласятся на перемены в управлении, пользу и справедливость которых он надеялся им доказать. Это известие еще более удалило русских министров от побуждений к войне. Безбородко говорил мне об этом откровеннее, нежели когда нибудь. Желая убедить меня, что он хочет еще большего сближения ваших дворов, он сказал мне, что лондонский кабинет, думая мстить Голландии и нам, послал, с лордом Гаррисом, значительную сумму штатгальтеру, чтобы поддержать его. Воронцов писал из Лондона, что там хлопотали о прикрытии этого дела, потому что курс упал по случаю высылки такой большой суммы денег. Судя по этому извещению, более или менее основательному, и подобным же сообщениям Кобенцеля явно оказывалось, что император и императрица хотели возбудить нас против Англии и заставить нас действовать согласно с ними. Пользуясь этим расположением, я старался убедить министров русских, что нужно изменить положения последнего трактата относительно Молдавии и Валахии. «Вы всегда будете накануне войны, — говорил я им, — если вы не определите точнее право обоюдного покровительства Порты и России над этими княжествами. Надо окончательно определить значение, различие и границы этих прав на покровительство или, лучше сказать, владычество над этими странами. Кроме того я просил, чтобы не затрудняли переговоров настойчивыми спорами о способах изложения фирмана, который султан обязан был дать ахалцыхскому паше, и в особенности, чтобы действовали прямо и оставили опасение о вторжении со стороны турок. «Ваши успехи в переговорах и войне, говорил я русским,— лишили турок возможности вести наступательную войну; но если вы их очень стесните, то усилите этим их средства к защите и сосредоточению их сил. Все эти разговоры кончались уверениями о мире, выражениями признательности за расположение короля, и я мог убедиться, что в то время петербургский кабинет искренне желал и ожидал успеха от переговоров, начатых в Константинополе Шуазелем, Булгаковым и Гербертом.

Я встретил в Петербурге Миранду. Он поссорился с испанским поверенным в делах, который хотел заставить его снять полковничий мундир или показать свои патенты. Императрице очень хотелось, чтобы уладили этот спор. Испанский поверенный показал мне письмо довольно сухое, которое он написал этому воину, и ответ его. Последний был не только неуместен, но груб и написан в самых оскорбительных выражениях. Я объяснил поверенному, что так как дело дошло до личностей, то мне нечего тут давать советы и вмешиваться. Но через несколько дней он показал мне формальное повеление своего двора просить императрицу выдать Миранду, как изменника, осужденного за политические преступления и измену. Я отказывался помогать ему в его исканиях, потому что в этом случае изгнание мне казалось несправедливым и неполитичным. Однако, я обещал ему прекратить всякие сношения с Мирандою, с которым так часто видался в Киеве. Так как министры, чтобы понравиться императрице, оказывали уважение этому испанцу, приглашали его на званые обеды и принимали вместе с дипломатическим корпусом, то я им объявил, вместе с неаполитанским министром Серра-Каприола, что такое обращение с человеком, обидевшим испанского поверенного в делах, показывает пренебрежение к дворам мадридскому, неаполитанскому и версальскому, и что наши с ними сношения могут от этого измениться. Это твердо высказанное мнение сперва рассердило императрицу. Ее флигель-адъютант Мамонов сблизился с Мирандою, и императрица это знала. Но наконец через несколько дней она успокоилась и посоветовала Миранде уехать, одарив его щедрым образом. Он уехал. Впоследствии я видел его во Франции. Он командовал левым крылом нашей армии под Нервинденом [97] , и наш генерал де-Валанс (de-Valence), раненый в этом деле, публично приписывал ему неуспех наш в этом сражении, в котором храбрость правого крыла, неустрашимость Валанса, и блистательная отвага герцога Шартрского, ныне принца Орлеанскаго [98] , в продолжении нескольких часов готовили нам победу. В 1806 году Миранда, осуществляя давнишние свои предположения, высадился в Каракасе с пятьюстами испанских выходцев. Несколько блистательных подвигов дали ему, хотя и ненадолго, диктаторство в Венесуэле. Он был один из первых деятелей страшной революции, которая освободила колонии от испанского владычества и послужила к основанию республики Колумбии. Но конец поприща Миранды был несчастный: после бесславной сдачи, выданный врагам своими согражданами, он был отвезен в Испанию и умер в 1816 году в тюрьме, в Кадиксе.

Дела приходили в замешательство. Чтобы объяснить положение их надо обратиться к истории. Несколько раз звание штатгальтера Голландии уничтожалось и восстановлялось, и наконец, в 1748 году, стало наследственным в лице принца Оранского Вильгельма IV. Но не были утверждены границы между правительственною властью и правами народа. Власть пользовалась безграничными преимуществами; права же не были определены достаточными постановлениями, которые утверждали бы народную независимость и в то же время удовлетворяли бы требованиям принца. Вильгельм V, женатый на сестре Фридриха Вильгельма II, короля прусского, не имел ни умеренности, соглашающей разнородные интересы, ни твердости души, властвующей над умами. В нем высказывалась слабость воли, которая вызывает возмущения и дает им усилиться, и склонность к мести, уничтожающая всякие средства к уступкам и примирению.

Однако, внимательно читая историю страны, над которою он был поставлен, он мог бы ясно уразуметь свое назначение, свой долг и свои настоящие интересы. В других странах происхождение и усиление власти правителя могли быть неопределенны и сомнительны; но в Голландии правитель должен был убедиться, что власть дана была его предшественникам для того, чтобы освободиться от испанского ига и завоевать независимость страны. Стало быть, стоя во главе республиканского народа, гордого своею независимостью, правитель обязан был иметь в виду одну, цель: утвердить спокойствие нации, поощрить ее торговлю и вселить уважение к ее войскам. Таково было назначение штатгальтера. Вильгельм V упустил из виду эту цель. Искание славы могло бы внушить любовь к нему: слишком сильное стремление к власти лишило его народной любви. Обстоятельства были в его пользу. Поставленный между Англиею и Франциею, он должен бы был держаться строгого нейтралитета и противиться только тому государству, которое хотело бы затронуть независимость или торговые выгоды республики.

Тогда Англия открыто стремилась к владычеству на морях, Франция напротив того не могла внушить опасений голландцам. Стало быть армия их могла быть незначительна, между тем как нужно было увеличить морскую силу, для того чтобы голландцы могли противостоять англичанам. В этом смысле высказалось общее мнение в Голландии. Штатгальтер не послушал его. Армия давала ему средства усилить свою собственную власть, и он занялся ею исключительно и забывал флот. Это заблуждение, выгодное для Англии, было ею поощряемо. Вильгельм У предался лондонскому кабинету и сделался ревностным неприятелем версальскому.

Между тем голландцы все более и более расходились с англичанами и чувствовали нужду сблизиться с Франциею, которая не только не была им опасна, как прежде, но желала им спокойствия и силы для опоры против Англии. Когда возгорелась война между Франциею и Англиею, штаты решили принять нейтральное положение. Но английское правительство, вопреки народному праву, овладело несколькими голландскими судами. Оно рассчитывало на слабость и пристрастие штатгальтера и не боялось отплаты; оно и не обманулось. Тогда штаты, под влиянием негодования, решились обратиться к Екатерине II и просить ее защиты. В это время императрица только что устраивала на севере союз для охранения нейтрального флага от воинствующих держав. Штатгальтер не смел противиться, и к сожалению его и Англии, Голландия приступила к акту вооруженного нейтралитета. Вслед за тем лондонский кабинет объявил войну республике. Таким образом Вильгельм принужден был присоединиться к Франции, которую ненавидел, и стать против Англии, на которую смотрел, как на опору своего правления. С этой поры несправедливая досада повела его к забвению правил его предшественников и к бездействию, в котором враги его видели или указывали измену.

Люди пылкие, умы недовольные, которые везде, как буря готовы разломать дурно управляемое судно, постарались превратить в ненависть недоверчивость народа; они обвинили штатгальтера в том, что он не собирает морских сил республики. Однако, несмотря на его нерешительность, два голландских адмирала, Зутеман и Кинсберг, смело презирая инструкции, соединились и побили англичан у Даггерсбанка. Вильгельм дурно принял победителей, а между тем это была единственная победа голландцев во время этой войны. Англичане завладели несколькими их колониями, которые им возвращены были уже впоследствии победоносным оружием Франции. Вместо того, чтобы успокоить умы после этой войны, Вильгельм возбуждал их своими попытками действовать на выборы депутатов и судей. Он думал этим путем соединить в себе и законодательную, и исполнительную власть. Его замыслы возбудили до крайности недовольство оппозиции. Незначительный случай, пустой спор за места, подал повод к распре, ожидаемой уже с обеих сторон.

Скоро взялись за оружие и от возмущения было недалеко до битвы. Нельзя было ожидать примирения между партиями, из которых одна, казалось, хотела уничтожить свободу, а другая — самое достоинство штатгальтера.

Принц имел за себя войско, генеральные штаты могли ему противопоставить одну только милицию из граждан. В этом затруднительном положении они прибегли к покровительству Людовика XVI, поддержавшего их прежде против Иосифа II и недавно заключившего с республикою дружественный трактат. Нашему двору следовало поддерживать штаты против штатгальтера, преданного Англии. Действительно, кабинет наш обещал им содействие; но внутренние беспокойства и плохое состояние финансов помешали исполнить это обещание. Скорая помощь, конечно, прекратила бы распрю. Но нерешительность с нашей стороны отдала победу врагам, открыла тайну нашей немощи и послужила признаком того политического падения, от которого мы впоследствии оправились только после трудной, разрушительной революции.