Шрифт:
Но об этом как-нибудь в другой раз,— закончил свой рассказ сержант-комсомолец.
Потом Штольц рассказывал, как один комсомолец его ячейки, расклеивая прокламации, между делом наклеил одну из них на спину шуцмана, причем другой комсомолец отвлекал в это время внимание шуцмана всякими никчемными расспросами.
О том, как французские комсомольцы водили за нос парижскую полицию при выпуске «Красного Рекрута», камере услышать уже не удалось, так как на другой день арестованным сообщили день, когда состоится суд, и веселый сержант вместе со всеми остальными подсудимыми начал деятельно готовиться к суду.
«Суд правый и милостивый»
Старое средневековое здание не видало еще такого оживления. Фотографы, кинооператоры, художники вертятся перед скамьей подсудимых, щелкая аппаратами, зарисовывая. Вспышки магния и юпитеров уже надоели, и на них почти никто не обращает внимания.
Никогда о Майнце так много не говорили во Франции и Германии. Да и как не говорить! На скамье подсудимых больше ста человек немцев, французов, арабов, негров… 18 разных национальностей, десяток переводчиков…
Традиционное:
— Встать, суд идет!
Традиционная перекличка: Генрих Штольц, Поль Исти, Карл Ленцнер, Эль Керим, Фельдман, Иосиф Маринг…
Два часа длилась эта перекличка на разных языках и наречиях. Девять часов читалось обвинительное заключение, и армия переводчиков переводила его на десяток языков. Эпизод за эпизодом проходили перед слушателями.
Обвинение можно было выразить всего одним словом:
Крамола!
— Перед вами, господа судьи, находятся не совсем обычные преступники. Они в большинстве своем юнцы, у некоторых еще нет усов.
Я знаю, что кой-кого они могут этим растрогать. Но мягкосердечие по отношению к подсудимым само по себе будет преступлением против родины и справедливости. Своими действиями во вред армии они…
И прокурор начал долго и пространно доказывать, почему именно ко всем подсудимым нужно применить самые суровые меры наказания…
— Судебное следствие закончено,—сказал председатель суда,— последнее слово за обвиняемыми.— Подсудимый Артур Ферберг!
Поднялся старый горняк-коммунист.
— Война легла бременем на плечи рабочих. Версальский договор еще более ухудшил положение. Потом оккупация. Что она дала рабочим, знают все. Вот почему я выступил против буржуазии и нашей и французской. Я буду драться с ней до конца моей жизни. Ваш суд не может меня судить, плевать я хотел на него.
— Значит, вы и на старости лет не хотите раскаяться?— спросил прокурор.
— Мне не в чем раскаиваться.
— Садитесь. Подсудимый Ленцнер!
— Наша буржуазия струсила. Она сдала свои позиции. Сначала нас, рабочих, призывали к забастовкам, к прекращению добычи угля. А потом… Вспомните бургомистра Луттербека, обратившегося за помощью к своему заклятому врагу. Что это значит?
Буржуазия испугалась призрака, который она сама чуть не вызвала — социальной революции. И тогда она начала уговаривать: «Работайте, милые». Но это только для рабочих. А в это время сынки той же буржуазии совершали террористические акты над французскими офицерами. Чего вы желаете достигнуть этим судом? Разоблачить нас! Но ведь мы и так откровенны.
Мы говорим, что наш враг — буржуазия всех национальностей и рас, наши друзья пролетарии всех стран. Посмотрите на национальный состав подсудимых, разве это не лучшее доказательство?..
— Подсудимый Ленцнер, вы лишены слова. Генрих Штольц!
— Я присоединяюсь к словам Ленцнера.
— Фельдман!
— Я тоже!
— Поль Исти!
— В чем нас обвиняют? В принадлежности к комсомолу, к партии? Это не преступление, а честь. В том, что мы, французские солдаты, изменили родине? У нас с вами, господа судьи, разные родины.
Ваша Франция буржуазии и рантье [10] для нас не родина, а злая мачеха, и чем скорее она будет уничтожена, тем лучше…
10
Рантье — человек, не участвующий в хозяйственной жизни, а живущий исключительно на проценты от ценных бумаг.
Председатель прервал его:
— Подсудимый, вам предоставлено последнее слово. Но никто вам не разрешит использовать это последнее слово для агитации. Вы не должны забывать, что находитесь перед судом…
— Это оперетка, а не суд…
В зале раздался одобрительный смешок.
Председатель покраснел с досады. Он с минуту пошептался с членами суда, а потом, встав заявил:
— Заседание будет продолжаться при закрытых дверях. Удалить присутствующих!
Генрих Штольц поднялся со скамьи и запел: