Отряхнув курку и обувь, Альберт сполз по лестнице на чердак, уверенный хотя бы в том, что крыша не проломится в один прекрасный момент. Снега выпало черт знает сколько, ну так если все обвалится, то хотя бы не завтра.

Путаясь в темноте и спотыкаясь о коробки, Альберт наугад нашарил люк и, замерзший и красноносый, спустился в коридор. В одной руке он держал метелку, а в другой – ведерко со снегом. Выразительно шмыгнув снова начавшим протекать носом, пошел на кухню, заваривать чай из снега.

Чая в доме оставалось еще очень много, и если бы можно было не есть, а только пить, Альберт бы так и поступил. И воды было много. Вода была кругом, пусть белая и замерзшая.

Снег вообще давал забавный эффект: просыпаясь посреди ночи, Альберт смотрел в потолок и каждый раз обнаруживал, что сугробы, кое-где доходящие до окон его комнаты, дают такой свет, будто на дворе поздний вечер, а никак не час перед рассветом.

Размышляя о коварствах природы, Альберт уже больше не мог уснуть, поэтому вставал с рассветом, а ложился, как только становилось темно. Так он меньше тратил свеч и был очень доволен такой своей схемой. Все равно у него не было никаких дел, из-за которых можно было засиживаться. От завтрака к ужину он то бесцельно шатался по Гору, пробираясь сквозь сугробы, выгребая из домов уголь и спички, то разбирал чужие чердаки, то сидел у печки, греясь и медитативно наблюдая, как по потолку расползается темное пятно. Угля еще было много, но Альберт то и дело думал о книгах, оставшихся от Карела, и размышлял, сможет ли их пустить на растопку.

И понимал, что сможет и даже не дрогнет. Если Карел ушел, оставив их – а не только семью, – значит, эти книги были ему не очень-то и нужны.

На всякий случай Альберт перенес их из комнаты брата вниз, на кухню, поставил на стол и иногда поглядывал: книги были неким залогом того, что пока дело не дошло до них, все в порядке. Еще есть уголь. Тепло пока тоже есть.

Почему-то теперь Альберт не мог вспомнить, чем он занимал свое свободное время раньше: год, два, три назад. Теперь ему было нечего делать, и часто он бродил по дому в поисках Мухи.

Кошка хандрила, мерзла, забиралась в самый дальний угол и там спала, спрятав нос в лапы и укрывшись хвостом. А ночью приходила под бок к Альберту, залезала под одеяло и ложилась на ноги. И тому приходилось лежать прямо, чтобы не спихнуть зверя. Она была очень теплая, что являлось в период холодов большим плюсом.

Удивительно, как Якобсы еще раньше не додумались до такого полезного предмета, как кошка. И мурчит, и греет.

Сегодня Муха была на удивление оживлена, видимо, немного потеплело, и утром Альберт, доедая рис, видел, как она рванула вверх по лестнице, стуча когтями по ступеням. Ее не было уже полдня, Альберт задумчиво посмотрел на нетронутый остаток риса, тарелку с которым он специально поставил на пол, и пошел наверх.

Мухи нигде не было.

Альберт заглянул в комнату к Марте, кивнул матери, забрал тарелку, отнес ее вниз и снова поднялся. Подзывая к себе кошку, он прошел пару раз по коридору и остановился у лестницы, ведущей на чердак.

Дверь была приоткрыта. На него из темноты смотрели огромные желтые глаза.

Фыркнув на собственный мимолетный испуг, Альберт полез наверх, сел на край, свесив ноги вниз, и протянул руки к Мухе.

– Ну, зверь, ты и забрался.

Кошка влезла к нему на руки, вцепившись когтями в свитер, а Альберт, прижав ее к себе, огляделся. Слабый луч зимнего солнца бил прямо в небольшое окошко, прокладывая прямую полосу по пыльному полу, затемняя дальние углы.

Поежившись от неприятного ощущения, Альберт обхватил Муху одной рукой и принялся спускаться, глядя себе под ноги. Кошка висела на его плече и уже явно не рада была, что забралась на выстуженный чердак.

Едва спустившись вниз и выпустив Муху, Альберт снова поднялся, чтобы закрыть дверцу. Перед этим он поднялся на чердак и неспешно обошел все углы в поисках чего-то, что могло пригодиться – петли имели свойство промерзать, что делали с большим удовольствием, и до весны на чердак уже невозможно было попасть.

В детстве Альберт очень боялся подниматься на чердак, тот казался ему страшным и жутким, и если Тиль специально посылал его, чтобы что-то забрать, то искал всевозможные способы ускользнуть от обязанности. Просил Юнгу или немедленно убегал делать другие дела.

Сейчас чердак казался каким-то очень маленьким и совсем нестрашным.

Альберт выдвинул несколько ящиков на свет, раскрыл их и тут же закрыл, не обнаружив ничего интересного, кроме аккуратно сложенной (явно материнской рукой) одежды. Он достал куртку Карела, примерил ее на себя и остался доволен. Все лучше, чем кутаться в отцовскую. И наконец-то Альберт дорос до вещей старшего брата – до этого все Кареловские зимние вещи носила сначала Юнга.

Расчистив дальний угол, в котором как проплешина зияло место санок, Альберт выволок на свет большой ящик и открыл его.

Он никогда не думал, что у кого-то в Горе может быть светлая одежда, что уж говорить про белую. Альберт не без удивления вытащил запыленную, но совершенно точно белую юбку, расправил, покрутил так и эдак, за ней следом извлек белую же блузу с широкими рукавами.

Зачем могла пригодиться светлая одежда, он никак не мог взять в толк, поэтому прихватил с собой блузу и начал спускаться вниз. Тихо стукнувшись в дверь, вошел в материнскую комнату. Марта открыла глаза и удивленно улыбнулась.