В течение дня я осмотрел завод с его достопримечательностями, памятниками и музеем. Между прочим, в этом музее, отражающем историю производства, находится огромный раскидной медный стол с тремя частями крышки. Интересен он тем, что отлит на здешнем заводе в 1715 году и имеет на средней крышке следующую надпись:

«Сия первая в России медь от искана всибире бывшим камисаром Никитою Демидовичем Демидовым по грамотам великого Государя Императора Петра Первого в 1702 и 1705 и 1709 годах, а из сей первовыплавленной меди зделан оной стол в 1715 году».

Оставалось мне только осмотреть шахты, где добывают руду, спуститься в глубокое подземелье почти на четверть километра вниз. Охотников на такие прогулки бывает обыкновенно не много. Но мне было любопытно побывать под землею. На горы я уже всходил, по морю плавал, на воздушном шаре летал — и, не долго думая, я отправился к заведующему медными рудниками, который и обещал мне наутро пропуск.

С рассветом я уже был на ногах. Раннее летнее утро стояло пасмурное, моросил мелкий дождичек, было свежо.

У подошвы Лысой горы на громадном пространстве раскинуты заводские постройки. Подойдя к ним раньше, чем было условлено, я с полчаса стоял и смотрел, как с разных концов собирались к шахтам рабочие. Все они были одеты в пеньковые куртки серо-желтого цвета, в такие же штаны, в высокие побуревшие сапоги и подпоясаны ремнями. Все были с бледными, изможденными лицами, без живых красок, и на фоне серого утра, в серых костюмах казались тоже как будто серыми. Не замечалось нигде ни свежего лица, ни богатырской груди, свойственной рабочему человеку.

Не вспомню, пробил ли звонок или штейгер («штыгирь», как попросту назывался здесь старший мастер) подал сигнал, но только рабочие начали зажигать свечки в своих фонариках и мало-помалу исчезать за низенькой дверью шахтенной постройки. Кое-кто в ожидании очереди докуривал трубку, кто-то отдыхал на бревне, кто-то нехотя брел и надевал рукавицы.

Когда я вошел в контору, сторож уже проснулся и разводил самовар.

— А! вам в шахту? — приветствовал он меня, кивая головой. — Можно. О вас есть распоряжение. Сейчас смотритель придет, он и проводит.

Продрогнув на холоде, я с удовольствием присел у окошка в теплой комнате, а сторож между тем, приговаривая что-то вполголоса, приносил и складывал возле меня одежду.

— Пока что, — обратился он ко мне, — переоденьтесь в наши мундиры, а то грязно там, живой нитки не останется.

Он положил передо мной такую же куртку серо-желтую и штаны, какие я видел на рабочих, и спросил, глядя на мои высокие сапоги:

— Не промокают? А то и сапоги могу дать.

Я стал было одеваться, но сторож остановил меня:

— Не так. Нужно все с себя снять, до самой рубашки, а потом уж надевать куртку. Жарко там будет.

Я послушался и снял пиджак.

— А это вот вам ремень; затянитесь потуже. А это — фонарик за пояс. Потом рукавицы наденьте, да сейчас картуз по голове подберу.

Одетый, наконец, в заводской «мундир», как выражался сторож, я взглянул на себя в зеркало.

Толстый и нескладный картуз из солдатского сукна с тяжелым двойным дном, огромные желтые рукавицы из грубой кожи, помятая рубаха в рыжих пятнах, точно от ржавчины, серые штаны, заправленные в голенища, и черный фонарик за поясом делали меня почти неузнаваемым для самого себя. Взглянув на меня, даже сторож, улыбаясь, сказал:

— Вот теперь по-нашему. Теперь можно и в шахту. А то настоящая одежда там разве выдержит?

В контору вошел молодой человек — смотритель, поздоровался со мной и, видя, что я уже в «мундире», быстро переоделся в такую же куртку. Мы зажгли фонари за поясом, надели рукавицы и вышли во двор. Если я продрог в пиджаке и пальто, то в бумажной куртке мне было уже вовсе холодно. Но идти пришлось недалеко.

Провожатый ввел меня в какое-то крытое помещение, стоявшее среди двора, затем мы спустились ниже по широкой небольшой лестнице. Здесь было уже темновато: только через стеклянную дверь проникал сюда дневной слабый свет, мешаясь со светом наших двух фонарей.

— Теперь спускайтесь за мной, — сказал спутник. — Держитесь крепко руками да берегите голову.

У наших ног чернело квадратное отверстие, приблизительно в метр… В стену около этой ямы были вделаны две или три скобы, чтобы за них ухватиться до начала спуска.

Провожатый ловко взялся руками за первую скобу и спустил в яму ноги, потом перехватился за нижнюю скобу и скрылся. Подражая ему, я сделал то же самое.

Ноги мои уперлись во что-то твердое, это была ступенька, или, вернее, перекладина лестницы. Сначала я оказался по пояс в яме, а затем, переступив следующий порог, скрылся, как и мой провожатый, от последнего дневного света в сырой темной яме, где было холодно, грязно и тесно. Перебирая мало-помалу перекладины лестницы руками и ногами, мы задом спускались куда-то вниз и вскоре остановились на площадке.