— Зачем?

— Чтобы рассеять их по всей земле.

— Сказка…

— Нет. Это называется саморазвивающаяся биомеханическая конструкция с искусственным интеллектом.

— Мудрёно что-то, — пожаловался старик.

Хранитель рассмеялся.

— Иначе говоря, эго означает, что посёлок до последней мелочи создаст себя сам, а затем сможет и видеть, и слышать, и разговаривать с людьми, и думать, как человек.

— Ну и выдумщик ты, хранитель!

— Иначе как вернуть людям всё то, что по глупости некоторых было утрачено. Выросшее Семя должно передать людям то, что было заложено в него.

— А сейчас оно может разговаривать? — полюбопытствовал старик.

— Нет. Сейчас — нет.

— Покажи его, — неожиданно попросил старик.

Хранитель молча развязал котомку, запустил туда руку и под жадно-любопытным взглядом старика извлёк из неё большую ярко-жёлтую круглую банку. В банке, заботливо обёрнутый бельм пористым материалом, лежал небольшой, размером с половину мужского кулака, предмет, похожий на кусок глины, перемешанной с донной грязью, — коричневато-серый, ноздреватый и совершенно непривлекательный. Попадись такой на дороге, ею спокойно можно было бы принять за кусок шлака.

— Ничего особенного, — разочарованно протянул старик.

— Всё удивительное у него заключено внутри, — отпарировал хранитель, закрывая банку и пряча её обратно в котомку.

— И что же ты хочешь от мети?

— Я ищу тех, кто будут первыми, которые воспользуются плодом, выросшем из Семени. И, поверь мне, это труднее, чем может показаться. Уцелевших не так уж и много, а тех, кто поверил в Семя…

— Совсем никого, — закончил за него старик, полуутвердительно, полувопросительно.

Хранитель печально кивнул.

— Наверное, ты просишь за право жить там что-то, чего тебе не могут дать взамен. Слишком высокую цену.

— Я даю эту возможность даром.

— И с меня не возьмёшь тоже?

— Нет. Для этого нужно только одно — поверить мне, поверить в Семя.

— И что будет, если я поверю?

— Тогда мы найдём ещё людей, и когда нас будет не один и не два, мы посеем Семя. И дадим начало новому человечеству.

— Ха, — выдохнул старик. — Ты поступаешь неразумно. Тебе следовало бы посеять своё Семя возле какого-нибудь селения и доказать свою правоту делом, а не словами. Тогда не надо было бы никого искать. Люди пришли бы к тебе сами.

— Вообще-то изначально Семян было два — проговорил, помедлив хранитель. — Когда-то я поступил так, как советуешь ты: решил доказать свою правоту делом и посеял первое. Те, кто жил неподалёку просто испугались, когда оно начало прорастать, и уничтожили ещё не успевшие окрепнуть ростки. Пытались убить и меня, но мне удалось бежать. Теперь я не могу так рисковать. Семя осталось только одно.

— Посади там, где его никто не тронет, — посоветовал старик.

— Там, где его никто не тронет, никто не живёт. Если люди не поверят в Семя, которое ещё не посажено, никто не поверит в него и тогда, когда я буду звать, чтобы они увидели, что выросло. Сеять на ветер, впустую, — всё равно, что губить.

Старик ничего не ответил. Некоторое время они сидели молча думая каждый о своём. Хранитель посмотрел на красноватое солнце, мед ленно катящееся к закату, и спросил:

— Так что скажешь? Пошёл бы ты со мной?

Старик огляделся, медля с ответом. Холм, на котором они сидели, был самым высоким в округе, и с его вершины было видно далеко, даже несмотря на облака ядовитой пыли, которые западный ветер всё шал и гнал, откуда-то из опалённых чудовищным огнём районов. Местами лысый, местами поросший желтеющей травой холм был частью огромной холмистой равнины, поросшей рахитичными карликовыми деревьями и огромными кустами крапивы, от которых следовало держаться подальше. Петляющая меж холмов речушка почти целиком скрывалась среди буйно разросшегося камыша, а за ней, где-то почти на пределе видимости, курился слабый дымок — жилище сразу трёх человек. Мужа с женой и их шестипалого мальчугана Не самая богатая земля, но в степи водилась мелкая живность, которую без особого труда можно было заманить в силки, можно было найти грибы, съедобные коренья и травы, в редколесье попадались ползучие грибы, а в реке— волосатая рыба и зубастые лягушки. Крохотный мирок, не балующий изобилием, но привычный. Синица в руках…

— Нет, — сказал, наконец, старик. — Я не пойду с тобой. Я не верю тебе и в твоё Семя. Ты рассказываешь невозможные вещи и обещаешь так много, что в это нельзя поверить. Ты обманываешь меня, хранитель. Я не пойду с тобой. Мне не нужно твоё Семя, и то, что вырастет из него. Вот семена сонной травы я бы взял. Но у тебя нет семян сонной травы…

— Нет, — покачал головой хранитель. Посидев ещё секунду, он встал, поднял котомку и, закинув её за плечи, произнёс:

— Ну что ж… Коли так, прощай старик.

— Прощай, хранитель.

Хранитель повернулся к нему спиной и зашагал прочь с холма, а старик смотрел, как он спускается вниз и, петляя меж кустов крапивы, направляется к соседнему холму. Он провожал его взглядом до тех пор, пока шагающая фигурка не скрылась из вида в редколесье. Раз-другой она мелькнула среди деревьев и исчезла. Старик снова остался один.

Он сидел и думал, и мысли его были такие же ленивые и неспешные, как и вся его бесцветная размеренная жизнь на этом холме. Приход хранителя привнёс в неё свежую струю, и, перебирая сейчас в голове услышанное, у него вдруг возникло необъяснимое чувство, что он упустил что-то очень важное. Он почувствовал, что где-то внутри рождается и начинает глодать его душу досада, хотя причину её появления он едва ли смог бы объяснить. Этот хранитель растормошил его спящее сознание и куда сильнее, чем он полагал. Выдумщик, рассказывающий небылицы, казалось бы, и всё же… Чем-то он его, всё-таки задел.