Шрифт:
Но Виктор, казалось, его и не слушал; думал о своем. Вдруг он слабо усмехнулся.
— А ведь меня не за свои, за ваши грехи ругают! — сказал он, опять придвигая к себе газету. — А отвечать приходится мне.
— Так разве ж мы не понимаем, не сочувствуем? — с жаром подхватил Горовой. — Да, Виктор Федорович, да мы же дорогой душой...
— Ну, ну! — равнодушно сказал Виктор и пошел к двери. — Где у тебя баня?
8
Снова, как и пять лет назад, жил Виктор Абросимов, повинуясь главному канону шахтерской веры: дай добычь! Дай уголь на-гора! Вся жизнь Виктора теперь была в этом.
В Донбассе говорят «добычь», «добыча», а не добыча. И хотя слово «добыча» точно определяет производственный процесс — каменный уголь не производят, не плавят, не выжигают, его именно добывают из недр земли, — все же есть в этом словце нечто промысловое, охотничье, что-то от фарта, от случайной удачи, от приискательского счастья...
И в глазах Виктора Абросимова уже тоже появилось это тоскливо-охотничье выражение, ищущее и голодное. Как сокол на добычу, хищно бросался он каждый день на рапортички и потрошил их; но добыча была тщедушной, худосочной, он разочарованно утягивал когти.
Даша с беспокойством наблюдала мужа в те редкие минуты, когда он бывал дома; Виктор похудел, осунулся, был вечно озабочен и расстроен, ел тревожно и на ходу, плохо спал... Но Даша не решалась приступиться к нему с расспросами, боялась.
Однажды только спросила она в тоне своей обычной, доброй, товарищеской насмешки:
— Ну, как дела, дорогой Менделеев? Не легко, видно, осуществлять грандиозные замыслы?
— Какие там замыслы? — в досаде отмахнулся Виктор. — Не до жиру, — быть бы живу!
И Даша больше не трогала его.
Виктор и сам не успел заметить, как и когда он отступился от своих планов внедрения новой механизации, полной цикличности и непрерывного потока. Да он и не отказался — он только временно отодвинул мечты в сторону. Мечты — мечтами, жизнь — вот она!
Текучка, от которой так успешно отбивался он в первые дни, все-таки, наконец, настигла его и раздавила. Целый день вертелся теперь Виктор в суете мелких дел, подписывая какие-то бумаги, накладывая какие-то резолюции, отдавая какие-то распоряжения по пустякам. Но жил он — всей душой жил — только одним — суточным планом. Не квартальным, не месячным, только — суточным.
— Как добычь? Как добычь? — беспрерывно звонил он по телефону Посвитному, Горовому, Беловеже... и Посвитный — ехидно, Беловежа — виновато, Голубев — добродушно, а Горовой — даже бодро докладывали начальнику, что «дело понемногу улучшается, сегодня дали на три — пять — восемь десятых процента больше, чем вчера».
— Да разве это добычь? — взрывался Абросимов. — Это ж температура больного гриппом! — и он в ярости швырял телефонную трубку, проклиная упрямого Горового, ленивого Голубева, юного Беловежу. А больше всех — Посвитного: зачем раздразнил, зачем поманил «сюрпризцем», зачем шепнул в ухо ядовитое словечко «маневр»? Оно-то и лишило Виктора покоя.
Часто по вечерам, оставшись один в своем большом и пустынном кабинете, принимался он вновь и вновь изучать рапортички. До боли в глазах вглядывался он в колонки цифр, словно пытаясь что-то разглядеть за ними. Но если в первые дни за цифрами еще виднелись ему живые коллективы людей, знакомые лица шахтеров, бригадиров, забойщиков, то сейчас каждая цифра означала только одно лицо: заведующего шахтой. Семь было шахт, семь цифр и семь лиц.
И все семеро нарочно, назло Виктору не выполняли плана!
Иногда он всерьез так думал. В самом деле, отчего они плохо работают? Оттого, что не хотят. Не хотят! Все в их руках — шахты, машины, люди, уголь. Но они сговорились погубить молодого начальника и не дают добычи. А он бессилен против них. Он может только рычать да брызгаться слюной в телефонную трубку!
Как он ненавидел их всех в эти вечера, когда сидел за рапортичками! Каждый, кто не выполнял суточного плана, уже был его, Виктора Абросимова, личный враг. А тот, кто дал бы желанные сто процентов — сразу же стал бы разлюбезнейшим другом. И выходило, что врагами были все, даже Светличный, а дорогим другом оказывался иногда один Посвитный.
К Посвитному после «сюрпризца» Виктор больше ни разу не ездил: он словно бежал искушения. В ушах еще звучали гневные слова Горового: «Нет, я на это не пойду!».
Но зато Посвитный сам каждый день напоминал о себе цифрами. В покое Виктора он не оставлял.
На другой день после сюрприза — седьмого мая — он, как и следовало ожидать, дал совсем низкую добычу. Зато восьмого опять выдал сто три процента, словно спрашивал: ну, как, пойдем на маневр? Потом два дня ждал — план не выполнялся. А одиннадцатого мая Посвитный опять высунулся, показал язык — сто четыре процента.