Все засмеялись.

— А что ж! — подхватил Прокоп Максимович. — У него своя служба, у меня своя. Он большой человек, да и я не маленький! Я уголь даю!

— Вот, видали! — всплеснул руками Макар Васильевич и засмеялся. — Он и Вячеславу Михайловичу тоже сразу же: мы, говорит, с вами старые друзья!

— Э, нет! — горячо возразил хозяин и даже взволновался. — Это вы, папаша, зря! Не мог я такого сказать. Я себя помню. А что знакомы мы давно, это я Вячеславу Михайловичу доподлинно сказал, не отрицаю. Знакомы ведь, Иван? — обратился он к своему молчаливому брату.

— Знакомы! — коротко подтвердил тот.

— Это в двадцатом году было, так, что ли?

— В двадцатом. Осенью.

— Да, верно! Мы, видишь ли, — неожиданно мирно обратился он к Виктору, — как раз с Иваном с фронта пришли. Да... А шахта стоит затопленная, и никто качать не разрешает: нет на это средств — и все! Мы и туда, и сюда, и в Совнарком, и в Цепекапе [2] — мы его цоб-цобе называли, для легкости, — усмехнулся он. — Нигде нам согласия нет. Вот и придумали мы с меньшим братом, с Иваном, податься в губком партии. Так я рассказываю, Иван?

Так...

— Вот заявляемся мы в губком. Спрашиваем секретаря. И выходит к нам... Ну? — вдруг весело посмотрел он на ребят. — Ну, кто тогда был секретарем губкома партии? А? Не знаете?

— Не знаем... — смутился Андрей.

— Вот. Не знаете вы, ребята, истории большевистской партии, хоть и комсомольцы... Это нехорошо! — покачал он головой. — Однако выходит к нам человек роста среднего, сложения крепкого, крутого. Молотов Вячеслав Михайлович. Так я рассказываю, Иван?

— Так...

— Вот про эту встречу я и припомнил Вячеславу Михайловичу, когда он у нас в гостях был, — засмеялся Прокоп Максимович. — Говорю: «А мы ведь шахту-то откачали тогда, Вячеслав Михайлович, с вашей-то помощью!» А, он мне: «Откачали, говорит, это хорошо. А теперь ее омолодить придется». — «Как, говорю, старух-то омоложать? Не слыхали про это. Да она и так, не сомневайтесь, говорю, проскрипит еще, даст уголек-то!» — «А нам, говорит, этого угля мало. Нам надо, чтобы она вдвое больше давала. Сможет?» — «Нет, говорю, не сможет старуха». — «А надо! Нам теперь много угля требуется, мы большую стройку затеяли». Вот и загадал он мне загадку-то, а?

— Он и отгадку дал! — внушительно сказал Прохор.

— Да. Дал и отгадку. «Вы, спрашивает, чем уголь рубаете? Обушком?» — «Обушком, чем же его еще брать?» — «Отсталая ваша техника, — говорит. — Надо машиной уголь рубать или отбойным молотком. С обушковым Донбассом, говорит, пора уже кончать. Реконструировать надо шахты и новые строить». Да-а, большие он тогда перед нами горизонты-то раскрыл!..

— А Афанасий Петрович говорит, — нерешительно вставил Андрей, — машина в шахте не пойдет.

— Это какой же Афанасий Петрович? — нахмурил брови мастер. — А! Десятник ваш! Так он же баптист! Баптист, как же! — расхохотался он. — В штунду ходит. Он и ко мне, в семнадцатом году, когда мы на тридцатом номере революцию делали, тоже с советом пришел. «Не насильничай, говорит, Прокоп! Не твори насилия, побойся бога!» А я ему отвечаю: «Я не то что бога, я и господина пристава Каюду не боюсь, вчера его под арест взял!» Вес захохотали. — Нет, вы его по этому делу, ребятки, не слушайте! Он старых взглядов человек, у него глаза на затылке, назад смотрят.

— А механизацию надо начинать с откатки! — неожиданно сказала Светик.

Все обернулись на нее, но она не смутилась, — видно, привыкла быть в семье баловнем и общей любимицей.

— Это кто же там высказывается? — усмехнулся хозяин. — Голос слышу, а от стола не видать.

— Это я высказываюсь, папа, — смело сказала Даша. — Я про откатку...

— А вот я давно до тебя добираюсь — не доберусь! — сказал отец, стараясь спрятать усмешку в усы. — Тебе кто позволил опять в шахту пойти?

— Я сама...

— Ну погоди, коза, вот гости уйдут! Видали экземпляр? — развел он руками. — Люди скажут: вот старый Прокоп дочку не может прокормить да выучить, в шахту ее погнал. А кто ее гонит-то!.. Чтоб я тебя больше в шахте не видел, слышь ты! — уже строго прикрикнул он на дочь.

— Так я семилетку кончила. Куда ж мне теперь? В контору, что ли? — презрительно тряхнула она кудряшками. — Вот еще!

— В техникум иди! На курсы! Дальше учись, пока я жив. Вот и этот, — сердито кивнул он на сына, — футболист! Тоже на учебу не погонишь. И что это за молодежь растет! — горестно воскликнул он. — Да кабы мне в их годы сказали только: учись. Прокоп! Так я б, боже ж ты мой!..