Ковбыш шел, чуть склонив голову. У него был широкий и ровный шаг. Такими шагами мерили раньше в деревнях спорную межу. Как здорово пришелся Ковбышу мешок на ладную спину! Словно всегда так уверенно и могуче лежал на круглых лопатках.

«Верст шесть отмахали, — думал Ковбыш. — Надо бы раньше выйти... Отец. Ну, с отцом что же? На то и отец. А то б раньше вышли. Вышли б раньше, вот... так... раньше и пришли бы. Это всегда так: раньше выйдешь — раньше придешь. А то отец... Что отец? Сапожником я все одно не буду. А ученым? Где мне ученым! Это Алеша. Да. Нехай Алеша. Мне бы — чтобы простор. Вот. Простор. Раньше выйдешь... Да... А то отец... Ну, раньше Голубовских хуторов нигде не задерживаться. Тут все одно что дома. И уходить тогда не надо бы... Не надо бы... А уйти надо было. На море надо бы... Новороссийск. Алеша — хорош парень. Ничего не скажешь. Хорош. А то бы в Новороссийск... И отец — ничего. А столбы? Должны бы столбы быть... Ну, я и так знаю: семь верст отмахали. По ногам знаю: семь. Ничего! Ишь ты! Семь! Алеша худой-худой, а крепкий. Ишь дует. Ну, ладно. Дуй! Авось и я не отстану...»

На восьмом километре оба думали только о привале. Оглядывались друг на друга, словно прощупывали мускулы ног товарища: крепки ли еще? Не обмякли? А дыхание?

И каждый хорохорился под взглядом приятеля... И. не останавливаясь, шли. Ковбыш — еще ниже наклонив голову, Алеша — обессиленно мотая руками.

Скоро ли? Скоро?

Подходили к какой-нибудь группе деревьев, или спускались в лощину, или просто большой межевой камень попадался на пути — Алеша думал: «Вот хорошее место для привала». Но он ничего не говорил Ковбышу, и они проходили заманчивую группу деревьев и тенистую лощинку. И шли, шли, шли, то подымались на косогор, то юлили на бесчисленных поворотах. В стороне оставались выселки, хутора, дома. Веселый дым кружился над хатами.

«Вот завернуть бы!» — думал Алеша, но ничего не говорил' Ковбышу и, размазывая на лице грязный пот, шел дальше.

— Будет! — вдруг сказал Ковбыш и сбросил мешок наземь. — Тут.

Их план был прост: прийти на Голубовские хутора и пойти по хатам, предлагая свои руки. Они недорого просят — их возьмут. На крайний случай — наняться за одни харчи. Две недели прожить в хуторах — и дальше. Там видно будет.

— Возьмут ли еще нас в работники? — сомневался Алеша: четыре месяца он был безработным, он хорошо знал, что это такое.

Но Ковбыш ни минуты не сомневался: возьмут! С руками оторвут! Теперь в деревне работники нужны.

— Смотри, — он показал на дорогу.

Алеша увидел: пыль, навоз, камни. Легкая золотая нить соломки прошила всю дорогу.

— Ну? — пожал он плечами.

— Навоз, — коротко ответил Ковбыш. — В прошлом году не было на дорогах навоза.

Он замолчал, доел хлеб и, стряхивая крошки, добавил:

— Будет работа нам, Алеша. И хлеб будет. Пошли!

К вечеру они подошли к Голубовским хуторам.

Алеша был городской парень. В детстве он играл с ребятами на заводской свалке. Из железного хлама он строил гигантский завод. Он клал рельсы, рыл глубокие шахты, — пальцы Алешиной руки не всегда могли достать дно. Он соединял шахты с заводом железнодорожной веткой. Между рельсами он не забывал положить кусочек дерева — шпалы. Он был уверенный реалист. Его отец работал на заводе.

Алеша все свое детство провел на улице, он знал, как ведут бои в городе. Он любил переулки, ненавидел проспекты. Спрятавшись за водокачкой, он ждал врага. Потом делал перебежку к театральной тумбе. Потом наступал, укрываясь в больших воротах. Каждый телеграфный столб, каждый фонарь были ему прикрытием. Он знал окраины и подступы к городу, как мужик знает свой клок земли. Его отец родился в городе.

Почему отец построил свой домик? Об этом мечтал дед. Дед был из деревни, воронежский, Валуйковского уезда. Голод пригнал его в город. Дед мыкался по слободкам и жил в бараке. Дед строил чужой завод и мечтал о своем доме. С этой мечтою он умер.

Алеша мечтал о пожаре: налетит пожар и сметет их домишко. Толевую крышу в заплатах, срубы, осыпающиеся трухой, кривые ворота, шаткое крыльцо — все сметет пожар. Советская власть даст им комнату в коммунальном доме. Он иногда мечтал о хорошем пожаре.

А Ковбыш входил в деревню, как свой. Он надел рубаху перед самыми хуторами и заправил ее широким солдатским ремнем. Первому встретившемуся мужику он сказал: «Здравствуйте, бог в помощь!»

Он улыбнулся дивчатам, идущим с ведрами к колодцу. Но дивчата скользнули по его рубахе пренебрежительным взглядом. Ковбыш нахмурился и пробормотал:

— Подозрительный народ пошел, — и развел руками.

Темнело. Ребята нерешительно остановились среди улицы. Хаты беспорядочно столпились вокруг них. Воинственно брехали собаки, стадо входило в улицы. Теплый пар шел от коровьих следов. Мальчишка-пастух щелкал бичом и чихал от пыли. Он был свой здесь, он чихал весело и звонко. Вытерев нос, он посмотрел на ребят.

— Беспризорники! — крикнул он им, задирая. — Эй! — И хлопнул бичом.

Это было приглашение к бою, но ребятам было не до того.

Все хаты повернулись к ним своими окнами. С какого окна начать?

Ковбыш решительно направился к крайней хате.

Он громко забарабанил в окно.

— Мы и не беспризорники и не нищие! — закричал он. — Мы — ребята, желающие работать! Есть у вас работа?

Чернобородый мужик выглянул в окно.

— Есть у вас работа? — снова крикнул Ковбыш, не отходя от окошка.